Проекты бегства короля и его семейства – Отъезд короля – Он привезен в Париж – Пленники в Тюильри. Последние слова знаменитых людей перед смертью

« Тайны Трона » Глава 11,12,13,14,15

Историко-художественный роман в двух томах

1 том (11,12,13,14,15)

« Коварство вокруг трона.»
Глава 11. Ложное известие о смерти королевы Англии

Ложное известие о смерти королевы Англии, – что она сегодня умерла, – изменило весь ход событий этого дня. Но что же было накануне? Королева Екатерина даёт распоряжение, может быть, и странное, как должны будут её хоронить после исполнения над ней приговора – отрубить голову на плахе. Не потому что ей это интересно, она просто тянула время, ведь, будучи заключённой в монастырь, она притворилась, что повесилась, а это был просто трюк. Нострадамус занёс ей Библию, чтобы она молилась перед смертью.
– Вы бы лучше принесли мне яду, чтобы я не была так опозорена перед своими детьми.
– Вы должны просить у Бога прощения, моя королева Екатерина. Нет страшнее оружия, чем писание, – добавил Нострадамус. Оставляя ей Библию, постоянно смотрел не на неё, а на верёвку, висевшую на каменной стене. Уходя, он положил священную книгу на твёрдую постель узницы, – а внутри оказался крюк, который он подложил сам, рискуя своей жизнью.
Через этот крюк она продела верёвку, висевшую на стене. Закрепив крюк за корсет позади и вытолкнув из-под себя табуретку, оказалась подвешенной на этом самом крюке. Услышав хрип, стражник подумал, что это самоубийство, и быстро позвал Нострадамуса, как лекаря при королевстве, который снял королеву и отнёс в свой лазарет. За это она отблагодарила его.
Потом, немного успокоившись в лазарете и узнав все новости от Нострадамуса, она по потайным лабиринтам замка добралась до покоев королевы Шотландии Марии и ожидала её там.
В разговоре с Марией Екатерина узнала, что у неё пропали дети: маленький принц Шарль и принц Генрих.
На что способна мать, хоть и королева? Она пренебрегла тем, что за конюшней уже стояла карета для её спасения, которая должна была переправить королеву в Италию. Она попросила Марию взять её с собой, ссылаясь на то, что именно Мария обещала присмотреть за её детьми, хотя понимала: в замке сейчас, перед сменой власти, было неспокойно.
Мария рассказала ей:
– Дети, принц Шарль и принц Генрих, зимнюю ярмарку пропустили, и мы подумали: пусть хотя бы сегодня они порадуются. Мы выехали в карете со стражниками, решили отвезти принцев в кругу других маленьких детей торжественно справить праздник, но по дороге нас обругали пешие, крича: «Отродье шлюхи, смерть им!» – и мы решили вернуться. Потом этот праздник устроил Баш здесь же, в замке, закупив много масок для детей. Было торжественно-красиво, дети веселились. Я была вместе со своими подружками, но вскоре мы заметили, что два принца исчезли, пропали, словно сквозь землю провалились. Баш закричал: «Они исчезли! Все снимите маски!» Все начали искать мальчиков, но когда Баш увидел, что я в великом волнении, то рассказал по секрету: «Я отправил их к испанской границе с целью безопасности». Однако позже мы получили известие, что кучер, которому Баш доверил принцев, убит, а детей мы пока не нашли. Сейчас мы выезжаем на то место, где это произошло и нашли мёртвого кучера.
– Возьмите меня с собой, – сказала Екатерина. – Утреннее нападение – лишь предупреждение, сказал мне Баш.
– Вы рискуете вновь быть заточённой в темнице.
– Кларисса мне угрожала, – сказала Екатерина. – Это мои дети, и я готова предстать перед ней. Ничего нет страшнее, чем потерять своих детей, остальное для меня уже не имеет значения.
– Привидение?.. это же ваша дочь, она спасла вас и меня!
– Она ходит по всему замку, зная казематы.
– Вы правы, она знает, как зайти в каждую дверь, и, зайдя в ваши покои, видя, что вас там нет, открывает шкатулку, где вы храните волосы всех ваших младенцев, надписанные поимённо. Срывает у себя прядь волос вместе с кусочком скальпа и накручивает на волосы маленьких братиков-принцев Генриха и Шарля. Она, видно, хочет их погубить, этим самым причинив вам боль, королева Екатерина, за её потерянные детские годы и жизнь.
Итак, Баш, королева Мария, королева Екатерина и стражники поехали туда, где был убит кучер. Потом они нашли место, где некоторое время находились потерянные принцы, о чём свидетельствовали надломанные ветки кустов и найденные вещи. Следы вели к реке, и все поспешили туда. Там они заметили Клариссу, которая держала в руках детей. Да, она хотела утопить их в реке, хотя стояла осень и ей самой было холодно находиться по колено в воде. Конечно, это было жестоко по отношению к родным братьям, но можно и её понять – девочку, которая никогда не видела материнской ласки, – напротив, мать преследовала её всю жизнь и желала для неё смерти. И теперь она хотела отомстить за себя.

На уговоры отпустить детей девушка не откликалась, а когда мать, королева Екатерина, стала разговаривать с ней, прибегая ко всем хитростям, на которые была способна, Кларисса отвлеклась. Королева Мария, подобравшись к ней, поднимает камень и сильно ударяет по голове Клариссы. Баш же стоял в стороне, держа успевшего отбежать принца Генриха. Может быть, и действия Марии можно оценить как жестокие, – но другого выхода не было, ведь Кларисса приставила к горлу принца Шарля нож и могла бы сделать своё чёрное дело с тем же хладнокровием, какое проявила утром этого же дня, расправившись с прислугой королевы Екатерины. Мария посмотрела на окровавленный камень и с болью в сердце бросила его на землю. Опечаленная, взялась на прощанье за руку Клариссы, которая была так дружелюбна к ней самой. Но королева Екатерина сказала:
– Успокойтесь, Мария, вы сделали всё правильно. Она жила в темноте, как крыса, и смерть скорее её успокоит, чем та жизнь в неволе, какую она имела.
Они отправились в замок, а двум стражникам приказали закопать Клариссу здесь же и поставить сверху деревянный крест, ведь всё же девушка была католической веры, а вера в жизнь после смерти является её частью. Двое стражников связали руки королеве Екатерине и препроводили обратно в темницу замка.
Но там она пробыла недолго, так как в замок прибыла мать Марии Стюарт, Мария де Гиз, уверенная в своих поступках женщина, – она-то и подкупила посланников из Англии, которые пустили во дворе Франции ложный слух о смерти королевы Англии. Король пригласил всех в тронный зал и в своей речи сказал:
– Скончалась Мария, королева английская. Она не написала завещание, и поэтому вы, королева Шотландии Мария, первая претендентка на трон Англии.
Но если бы это было всё...

Париж! Париж! Уже несколько дней, как Лола выехала в Париж избавить своего брата Фредерика от карточного долга, взяв с собой золотые монеты, присланные ей родителями из Шотландии для оплаты этого долга, который суммарно вырос баснословно. Кроме того она узнаёт, что брат Фредерик ещё и жульничает. Она не знала, что в заведениях Парижа от шулеров избавляются ударом молотка по кисти, но его простили в ожидании уплаты. Она не могла понять, когда он успел стать шулером, – одно только знала: что родители богаты, живут в Шотландии и только и делают, что покрывают долги брата.

Лола, подружка королевы Марии, была довольно симпатичной, и, разглядев в ней скрытую страсть, хозяин казино, борделя и гостиницы предложил ей расплатиться натурой. Но, как говорится, мир тесен, – из закутка вышел сам принц Франциско, который уже вёл разгульную жизнь. Он заметил Лолу и удвоил, а потом повысил ещё в несколько раз оплату долга её брата. Но хозяин настаивал на своём. Соблазн был велик, и в честной игре Франциск выигрывает и долг, и саму Лолу, – и забирает её к себе в комнату.
– Заключить такое пари, полагаясь на случай? – допытывалась Лола. – Вы думали, что этим спасёте меня?

До этих пор у них были чисто дружеские отношения. Франциск искренне, не скрывая своих переживаний, рассказывал ей, как любит с детства королеву Мари, предрассудки же его матери погубили их любовь. Они объединились в эти минуты как два одиноких человека, потерявшие любовь: он – Марию, она же – Колена, – и пили вино почти до утра. Но к утру их страсти накалились, и она, отдаваясь ему, произнесла:– Не бойтесь, Франциско, я познала мужчину раньше, уже не девица, – замечая его осторожность...
А потом он узнаёт, что его мать королеву Екатерину должны завтра казнить. Он тут же седлает двух лошадей и как можно быстрей, изо всех сил, мчится вместе с Лолой во дворец, чтобы просить отца, короля Генриха II Валуа, смягчить участь матери.

А в замке уже опять новость: королева Мария и сын короля Себастьян втайне договорились убежать и обвенчаться в маленькой церквушке у кладбища. Баш уехал раньше, поспешил найти священника, Мария должна была подъехать туда же. Но в её покои ворвалась королева Екатерина и, упав ей в ноги, просила не делать этого:– Нострадамус ошибся в своих видениях! Он видел лишь, что погибнет первенец. А первенец была моя дочь Кларисса, которая умерла!
Мария растеряна, не знает, что и делать, и выходит в смятении в коридор, где встречает своих подружек, в том числе возвратившуюся в замок Лолу, а затем замечает и Франциско. Сердце её ёкнуло от воспоминаний первой любви. Она понимала, что любит обоих, но всё же королева Екатерина доказала ей, что её сердце давно принадлежит Франциско и любовь их взаимна с раннего детства.
Екатерина хочет исправить свою ошибку и при встрече с Франциско рассказывает о неправильной трактовке видения Нострадамуса по их поводу. Тут же подходит к ним и мать Марии, добавляя «соль с сахаром»: что она приехала на свадьбу из Шотландии и желает иметь в зятьях будущего короля Франциско, а не Баша. И тут же рассказывает, где сейчас находится Баш.

Франциско галопом направляется к церквушке и застаёт на кладбище Баша, завязывается драка, – и если бы не подоспела Мария, кто-то остался бы здесь, на этом кладбище, навсегда: они дрались насмерть за свою любовь. Мария понимает, что её сердце принадлежит Франциско, и отвечает на его любовь поцелуем.
Вечер, свадебное пиршество, накрытые столы уже сверкают серебряными приборами. Свадьба! Свадьба! Веселье!.. но только король Франции не дремлет. По его приказу Баша закрывают в его покоях до обряда первой брачной ночи королей. Во время свадьбы мать признаётся Марии, что это она устроила представление, будто английская королева умерла, чтобы ускорить день свадьбы дочери. Мария же была недовольна обманом и попросила мать покинуть дворец.

На показательное зрелище первой брачной ночи, где собралось много любопытных, по приказу короля привели и Баша, чтобы он тоже смотрел и знал, что Мария уже чужая жена. Он стоял с завязанными руками и сквозь слёзы смотрел на открытую чужим взорам любовь будущих королей Франции, понимая, что Мария уже никогда не будет принадлежать ему. Мария тоже заметила его, но страсть и любовная схватка захватили её полностью, она никого уже не замечала...

А в это время по указанию короля Генриха II сына Баша стражники увозили в Испанию, чтобы он покинул Францию и никогда не возвращался в замок, пока его не позовут. О том, что на самом деле они получили приказ его убить, Баш не знал, но, догадавшись, расправился с ними сам. Однако его терзала неразрешимая загадка: кто же именно послал его убить? – брат Франциск или же королева Екатерина?
Королеве Франции Екатерине Медичи король на радостях уже всё простил, после того как королева Шотландии Мария наконец-то вышла замуж за Франциско. В день свадьбы она была самой красивой невестой мира, в своём подвенечном платье и переливающейся сиянием короне, усыпанной брильянтами...

Глава 12. Срыв короля Генриха II Валуа

Два месяца после свадьбы принц Франциск и королева Мария провели, поглощённые любовью, в свадебном путешествии и не хотели возвращаться в тёмные будни жизни королевства. Однако долг перед будущим королевством заставлял вернуться в замок короля Франции Генриха II Валуа, к родным и близким, в самый разгар зимы – в такие неясные и тревожные дни.
Беспорядки начались не только в замке французского короля Генриха II Валуа, но и по всем его окрестностям одновременно.
В море французский корабль обстрелял богемский корабль, – это было случайно или по неосторожности? А может, с какой-нибудь целью? Никто не понял, но ввязываться в войну Франции нежелательно, особенно сейчас, когда у короля Генриха II замечены некоторые отклонения в правлении. Для выяснения в замок прибыл с особым поручением эрцгерцог Фердинанд Богемский со своей сестрой. Французские короли внушили им, что этот инцидент – просто случайность, ошибка – серьёзная, но не намеренная.
В то же самое время король Генрих II уговаривает Кенну разорвать любовные отношения, потому что она не умеет хранить тайны: услышанное о каких-либо событиях в ней не задерживается, всё выбрасывается наружу, даже если это секрет, – и при этом ей ничего не стоит солгать, прибавить. Он предложил ей околдовать своими чарами Фердинанда, чтобы тот женился на ней. Тогда Кенна уехала бы из французского замка, где оставаться небезопасно, учитывая нрав королевы Екатерины, которая способна выжать сок из камня.
Пока Фердинанд выслушивал Кенну, в это же время король Генрих II в своих покоях забавлялся с его сестрой. Страсть разгоралась. В порыве экстаза дама облокотилась о подоконник, не прерывая любовной игры. Окно распахнулось настежь, и, не удержавшись за раму, она выпадает из высокого замка на камень. Случайность ли это? – или сам король Генрих II Валуа совершил это в помутнении рассудка?..
И кому он мог признаться в этом, чтобы скрыть преступление? – только королеве Екатерине. Он зашёл в покои Екатерины за помощью. Она пообещала всё скрыть и помочь, взамен выпросила у короля замок Шенонсо* – «дамский замок», который он построил для любовницы Дианы де Пуатье.
Потом тайно, чтобы никто не заметил, спустились вниз, завернули мёртвое тело сестры Фердинанда в покрывало, перенесли в её покои, открыли там окно и опять сбросили вниз, чтобы это выглядело самоубийством. Тело было как раз под её окнами, а окна короля Генриха II Валуа находились с противоположной стороны замка. Получилось так, якобы она сама выбросилась, написав предсмертную записку.
Эрцгерцог Фердинанд Богемский не признал записку подлинной, но королева Екатерина привела себя в свидетели:
– Я сама её видела в объятиях мужчины. Записка могла быть написана его рукой, и нам пришлось его казнить.
Тогда эрцгерцог Фердинанд Богемский попросил показать казнённого, найденного в покоях сестры, и пришлось показать мужчину, отца Ледука, служителя храма при королевстве, случайно убитого днём его же крестом в комнате Нострадамуса – и кем бы вы думали? Больной, страдающей бешенством Аливией, которую Баш привёз на лечение, истекающую кровью от укусов. Она была первой любовью принца Франциска, и судьба её до сих пор была неизвестна. Аливия пропала в ту ночь, когда замок был захвачен, и о ней говорили разное. Но, как видите, она жива, хотя и пострадала, а в замок её привёл Баш, случайно встретив в семье, где получил временное пристанище: она в своё время также присоединилась к этому семейству.
Пометка кровью на дверях домика означала, что ночью придут за жертвой, а чтобы Баш не вступил с чудовищем в драку, ему связали руки и ноги. И он сам стал очевидцем сцены, когда явилось чудовище в облике человека и утащило одну девушку-охотницу, к которой Баш успел привязаться. Между ними были и первый поцелуй, и планы на будущее. В пещере в окрестностях замка, поговаривали, появился человек, жаждущий крови и убивающий людей. Когда Нострадамус лечил Аливию, в ране у позвоночника он нашёл зуб, и зуб этот был человеческим. Значит, тот, кто скрывается под покровом тьмы ночью, – это человек. Слова Баша подтвердились, но его всё равно опять поместили в палату и поставили у дверей стражу, чтобы он не перемещался по замку. Ведь все помнили, что Мария Стюарт Башу небезразлична.
– Постарайся помнить, что здесь твоё, а что нет! – сказал ему отец Генрих II Валуа, когда вошёл. – Потом я сам лично отправлю тебя в Испанию.
– Ваше Величество, я возвратился и буду здесь до того момента, пока вы не дадите мне людей, чтобы убить нелюдя из пещеры, который держит в страхе всех живущих в окрестностях замка.
Король выделил небольшой отряд, и два брата – Франциск и Баш – отправились на поиски нелюдя, который питался лишь человеческой кровью. Но тот был, очевидно, умён, скрывался под тенью ночи и подбросил отрезанную руку на замёрзшую реку, оставив кровавый след. Когда братья увидели это, пошли по следу, добираясь до руки, торчавшей из-под снега. Лёд треснул, и в образовавшуюся полынью провалился Франциск. Его понесло течением реки – подо льдом, внутри. Так как Баш был сильным, опытным охотником, он сделал несколько лунок, продырявив лёд своим клинком, следя за тем, куда уносит Франциска. Разрубив лёд мечом, забрался наполовину вовнутрь и достал брата оттуда. Франциска быстро отвезли в лечебницу замка, чтобы он не простудился от холода.
Отец, король Генрих II, поблагодарив Баша, сказал:
– Сейчас вы поняли, что любите друг друга и всегда будете помощниками друг другу в жизни, – в благодарность он оставляет Баша при дворе королевства, назначив его главным конным егерем. Он тут же даёт распоряжение: поймать страшилище тёмной ночи, – и приблизительно рассказывает, где искать.
Замковые интриги продолжаются. Мария случайно узнаёт, что её подружка Лола беременна от Франциска. Мария спасла её от необдуманного поступка – убить в утробе дитя, – и Лола выплеснула накопившиеся эмоции, сознавшись:
– Мария, когда вы были обручены с Башем, а я находилась во Франции, мы встретились с Франциском как два отвергнутых человека, и страсть овладела нами. Мы переспали один раз – и я забеременела. Потому хотела избавиться от ребёнка, так как предала самую лучшую подругу.
Мария прощает и говорит:
– Ради нашей дружбы я готова на всё, ведь это ребёнок от моего мужа, – и всё же ей было неприятно это слушать, и она решила, пока беременность не стала очевидной, выдать подругу замуж.
Она приглашает на званый вечерний Праздник свечей при дворе королевства Филиппа Нардина и знакомит его с Лолой. Встретившись, он подаёт ей свою свечу, обозначающую: если она зажжёт её на своём окне в замке, значит, готова выйти за него замуж. А когда Мария рассказала эту затею Франциску, он вспылил и открылся Марии, что граф Филипп Нардин – гей, а также что он с Лолой провёл одну ночь в любви в Париже. Мария, зная об этом, подумала: «У них обоих есть что скрывать, и надо не упустить возможность выслать Лолу со двора», – учитывая, что сам король Генрих II здесь же, при королевстве, имел любимую фаворитку Диану де Пуатье и совместного сына Себастьяна, – а сколько переплетений вокруг трона сейчас! И она рассказывает об этом Лоле, которая, допустив один раз предательство по отношению к их дружбе, решила не противиться, во всяком случае честно ему рассказать до свадьбы, что беременна, и она даёт согласие, несмотря ни на что. А Филипп Нардин и сам спешил жениться, так как получил от своего отца условный контракт – если не женится в этот год, лишится наследства.

В то же самое время днём Грир получает письмо от родных из Шотландии, где пишут, что посылают к ней жениха, лорда Джулиана, и согласие на их брак... Она поделилась с Лолой, что едет жених, родители направили к ней будущего зятя, выбранного ими, и она не имеет права отказаться. Но любовь?.. – «шило в мешке не утаишь» – ведь она давно встречается с работником замка из кухни, поваром, и эта любовь чиста и непорочна...
Он пришёл к ней, чтобы проститься, и, конечно же, они не удержались от страстных поцелуев. Как назло, в это время входит новоиспечённый жених. Он не простил своей уже помолвленной невесте дерзость целоваться со слугой. Лейта взяли в темницу под стражу, а граф пожелал покинуть замок. Вмешался лорд Кассоре, торговец перцем. Грир за глаза называла его «перечник». Он же оказался благородным и выкупил провинившегося за большую сумму, чтобы его не повесили, а послали служить в армию. А леди Грир, уже запятнанную на весь замок сплетнями о случившемся, посватал лорд Кассоре, и она не отказала.
Лорда Джулиана Грир предложила для Лолы:
– Посмотрим, согласится или нет? И выбор небольшой, и животик почти выпирает.

Интриги, интриги каждый день, опять смерть в замке; с этими новостями пришла Кенна к королеве Екатерине, которой рассказывала:
– Король явно болен, он душил меня позапрошлой ночью во время экстаза, а вечером пригласил красавицу из борделя, чтобы мы вдвоём его обслужили, но до этого заставил нас заниматься любовью друг с другом, словно лесбиянок, и чтобы она научила меня ублажать господина. Утром, когда проснулась, застаю её со мной в постели со связанными руками, задушенной, в королевских покоях, а короля там нет.
Королева Екатерина понимала: с королём непорядок и это серьёзное обвинение, – но если все узнают о его состоянии, начнётся смута в королевстве. И она тайком убирает тело из спальни, дабы не пал позор на самого короля Генриха II.
Но этим не заканчивается, и король Генрих II требует каждый год устраивать «праздник Боба»: на кухне выпекают большой торт и повар прячет в него одно зерно боба. Если оно попадёт к кому-то из девушек прислуги, на один день она становится королевой. А на кухне была очень хитренькая повариха, она уговорила дать боб ей в руки и хочет, получив корону, отблагодарить повара. Таким образом она выигрывает на сутки корону и власть и начинает играть по своим правилам. Первое, что она сделала, – согнала королеву Екатерину с трона на целый день, и то, что королева предложила, – подмешать содержимое из пузырька в еду королю, – она не сделала. А это предназначалось для того, чтобы отравить Генриха II, так как его странное поведение становилось всё более заметным и могло вызвать смуту в королевстве.
Она переиграла королеву и рассказала об этом королю Генриху II Валуа, который, в свою очередь, подлил отравы в бокал королевы Екатерины. Она выползает на четвереньках в коридор, упав в руки королевы Марии, и успевает сообщить:
– Король болен, с ним нужно быть осторожней, он меня отравил, сообщи Нострадамусу, у него найдётся противоядие...
Мария быстро вызвала лекаря Нострадамуса, и королеву занесли в лекарню. Впервые королева Мария поверила ей, потому что король Генрих II позвал Марию вечером в свои покои и тоже предложил показать «бобовой королеве», как она целует Франциска. Игра лесбиянок его возбуждала, но Мария старалась вывести «бобовую королеву» из покоев короля, а та, не желая упустить такой возможности – быть королевой до утра, – отвергла это предложение. Марии ничего не оставалось делать, как рассказать своему супругу о неприличном поведении со стороны короля Генриха II по отношению к королеве Шотландии Марии, жене его сына, принца, первого наследника французского трона Франциско.
На следующий день король Генрих II решил выдать любовницу Кенну замуж за сына Баша, и их обвенчали. Приказ короля Франции Генриха II Валуа не обсуждался, он хотел оставить Кенну при дворе как игрушку для своего развлечения и этим унизил сына Баша, который до сих пор любил королеву Марию. Затем становится известно, что король, якобы больной, сам послал преданных охранников, которые должны были расправиться в лесу с его сыном Башем.
Екатерина переживает за рассудок короля, понимая, что он не в себе:
– Вы не спите по ночам, моча потемнела, говорят слуги. Нострадамус поможет, он наш лекарь.
– Я не верю Нострадамусу, вызову из деревни лекаря, пусть моя головная боль будет тайной, не распространяйтесь.
Братья уже понимали: так дальше продолжаться не может, с королём нужно что-то делать.
Баш, стоя у алтаря, перебирал в мыслях свои воспоминания, которые легли глубоко, как осенние листья среди хвойных растений: об охотнице Роване, которую уволокли позапрошлой ночью в пещеру в жертву тьме. Она помогла ему спастись в лесу во время случайной встречи, показав: «Только болван мог не заметить волчью яму».
Он вспомнил слова брата Карика: «Ты первый мужчина, которого сестра Рована привела в дом».
И ему не удалось защитить её, так как он был связан по рукам и ногам, но он видел, что пугавших его ночной тьмой в действительности можно сокрушить.

Перед его мысленным взором прошли некоторые мгновенья любви к королеве Шотландии Марии Стюарт: нежный поцелуй и желание сблизиться, которое было несбыточным. Он прекрасно понимал, что бастард и королева не могут быть вместе: они слишком разные, – но она такая любимая... Вспоминалось всё хорошее, до самых мелочей, проведённое с ней время, её полуобнажённое тело, когда они находились в побеге и скрывались в неприметной гостинице, нежный
поцелуй, подаренный ею за мелочь... но действительность: день свадьбы, где обещал Кенне перед алтарём быть преданным на всю жизнь, – омрачала его.

_______
* Замок Шенонсо (фр. Ch;teau de Chenonceaux) расположен около небольшой одноимённой деревни Шенонсо во французском департаменте Эндр и Луара. Имеет «народное» название – «дамский замок».

Глава 13. Изменения в брачном контракте

Об изменениях и подлоге в брачном контракте королева Шотландии Мария Стюарт узнала не сразу. Как будто бы у неё стали налаживаться отношения с королевой Франции, матерью Франциска. Но король Генрих II болел и по всем признакам был не в себе, это стали замечать почти все в замке. Пока что он был занят любовными утехами с «бобовой королевой», кухонной служанкой, которая несколько дней не желала слезать с трона, всяческими способами заставляла короля любить себя. Может быть, она ему и надоела: громким голосом, грубостью, лживостью, требовательностью, невежеством, – но её страсть в постели захватывала его, заставляя полностью подчиняться ей, и королева Екатерина подумывала: «Да, он болен, но пока не мешает, это уже хорошо».

Екатерина полностью взяла все королевские обязанности на себя. Она была умна и в то же время коварна, она вспоминает: жить королевой не просто, а первое убийство совершено ею в тридцать лет, на благо Франции и короны. Когда приехал из Ватиканского собора Италии кардинал Мазарини, она сказала:
– Генрих II Валуа занят более серьёзными делами.
Но шило в мешке не утаишь, – сам король Генрих II иногда в нижнем белье или же без брюк выходит в свет даже на вечерние торжества, которые проводились здесь же, в замке, в роли посмешища, и надо было срочно с ним что-то решать. Франциск не соглашался на убийство, вспоминая, сколько хорошего сделал отец для Франции и трона. Да, он был жесток, но чаще всего это было оправдано, и пусть с трудом, но его победы были вознаграждены. Хорошим вариантом являлось оторвать его от «бобовой королевы» и отвезти далеко, куда-нибудь в деревню, чтобы он отдохнул. Королева попросила Кенну научить его кое-чему как бывшая его фаворитка, этому «бобовая королева» поверит. За это Кенне было обещано всё то, что король Генрих II Валуа передал «бобовой королеве». Кенна решила помочь.
Сама королева Екатерина переодевает человека, похожего на служителя кардинала Мазарини, и заставляет выучить текст, который он должен был произнести перед королём. Найдя подходящий момент, – видно, королеве доложили, – вместе с подставным епископом Рено от кардинала Мазарини, якобы из ватиканского собора, зашла в покои к королю на срочный разговор о землях. Заходят в покои короля и застают неординарную сцену, явно выдающую болезненное, беспомощное состояние короля Генриха II: он стоял крестообразно распятый верёвками за руки. А после произнесённой липовым представителем кардинала Мазарини епископом Рено речи впал в отчаяние, выгнав из своих покоев любовницу – «бобовую королеву». Екатерина же прогнала её со двора, забрав полностью всё, чем он её одарил: драгоценности, земли и дом. А когда она, пытаясь всех обмануть, закричала, что беременна, Екатерина припомнила, как застала её на кухне во время любовных игр со слугой, – и это был дополнительный повод удалить её полностью.

Вечером, во время танцев, в торжественной обстановке, жених лорд Джулиани официально назвал Лолу своей женой, прося её руки при всех, – и получил согласие.
В это время фрейлина королевы Екатерины Шарлотта, якобы случайно, проливает на королеву Марию Стюарт вино из бокала и, извинившись, отзывает её в сторону для приватного разговора. Мария идёт за ней и узнаёт о предательстве французских королей, родителей Франциска, и её матери – француженки Марии де Гиз.

Шарлотта попросила Марию помочь ей выехать в Шотландию и закрепиться при дворе, – и рассказала за это, что, когда королева Мария подписывала брачный контракт, её послали в Рим, чтобы обманным путём добавить ещё один пункт контракта: если королева Мария умрёт и у неё не будет наследника, то вся Шотландия переходит автоматически во владения Франции.
– И, значит, вы, Мария, мёртвая выгоднее для Франции, чем живая.
Мария помогает ей выехать из замка, сама же подговаривает Кенну войти в покои короля Франции Генриха II Валуа, понимая, чем она сможет с ним расплатиться, если он застанет её там. Кенна впервые показала себя положительно, согласившись отдать себя ради Шотландии, откуда была она сама родом, невзирая на то, как к этому отнесётся муж Баш, увозивший в это время со двора фаворитку Екатерины, Шарлотту, по просьбе Марии, чтобы распространить сведения о ложном брачном контракте: в случае смерти или за отсутствием наследников королева обязуется отписать свою страну Шотландию и свои наследственные права на английский и ирландский престол французской короне.

Кенна успела найти копию договора до того, как в покои вошёл король Генрих II, и ей пришлось расплатиться, спрятав договор. Подлинник оказался у королевских матерей – Екатерины и Марии де Гиз. Этот добытый договор Мария показывает Франциску, который сказал:
– Это похоже на проделки моих родителей.
Они договариваются любым способом забрать подлинник у королевы Екатерины, а потом Франциск узнал, что 24 апреля 1558 года, в день, когда в Соборе Парижской Богоматери состоялась свадьба Марии Стюарт и дофина Франциска, Мария де Гиз получила из казны огромную сумму золотом, – значит, и она участница крупной сделки за спиной королевы Марии. Видимо, она надеялась, что королева Мария вскоре забеременеет. Но пока эти ожидания были безрезультатны, и каждая секунда могла стать роковой для Марии: ведь мёртвая она стоит намного дороже, чем живая.

Двое молодых людей, рождённых быть королями, но уже сильных по своей натуре, с детства понимающих, что они будущие короли, сообразили: срочно нужно, чтоб народ в Шотландии узнал о предательстве матери Марии де Гиз и начался бунт среди католиков и протестантов, который дал бы возможность королеве Марии не потерять Шотландию. Но все письма, идущие в Шотландию, строго перечитывались самой королевой Екатериной, и поэтому королева Мария и Франциск устроили в честь дружбы двух народов праздник, созвав всех шотландцев, находившихся в то время здесь. Среди них был отважный рыцарь, с которым отец королевы ходил в сражение, и Мария пригласила его на отдельный разговор.
Он же пришёл в окружении своих охранников. Речь королевы Марии о подлоге в брачном договоре была весьма убедительна:
– Я была и есть королева Шотландии, и я не позволю за моей спиной отдавать нашу шотландскую землю французам, несмотря на то, что замужем за французским дофином.

Они были удивлены, сложили сабли перед ней на пол и поприветствовали королеву Шотландии, привстав на одно колено, одобрили её решение и обещали утром вернуться назад в Шотландию, не посетив Париж, и рассказать всем, как мать Марии для своего блага, чтобы удержаться правителем в Шотландии, предала её и всю страну Франции. После чего рыцари вместе направились последний день погулять в деревню, где публичный двор славился женщинами лёгкого поведения далеко за пределами Франции.
А там нашли свою погибель: королева Екатерина всегда держала ухо востро и понимала, что шотландские танцы в королевском замке ведутся весь вечер неспроста. Она узнала, проведя ночь с одним из воинов-шотландцев, что они возвращаются обратно на рассвете в Шотландию с каким-то поручением от королевы Марии, и решила всех там уничтожить, не пожалев женщин лёгкого поведения, – и приказала подпалить этот бордель.

Утром королева Мария надела траурное платье, ворвалась в покои к королеве Екатерине и дала ей пощёчину. Та же безболезненно приняла удар, выпроводив свою охрану. Она догадалась, в чём дело: Мария знает, что в пожаре погибла дюжина шотландских воинов. В покои зашёл и Франциск. Екатерина оправдывалась тем, что король Генрих II болен, нельзя ввязываться в войну. Мария же была как никогда жестока и груба, она требовала вернуть ей исправленный брачный контракт. Екатерина отказывалась, но Мария пригрозила, сказав более спокойно:
– Вы не допустили, чтобы в Шотландии начался бунт по поводу обмана с брачным договором, так я подниму бунт внутри Франции. Скоро все узнают, что король Франции Генрих II Валуа сошёл с ума, потеряв рассудок.
Франциск смотрел на королеву Марию одобрительно. И королеве Екатерине ничего не оставалось делать, как отдать подлинник брачного договора, который Мария тут же сожгла.

Аливия и Нострадамус во время лечения сблизились, видение не покидало его, и он пошёл к королеве Екатерине просить отпустить его. Но она не хотела оставить себя без такого предсказателя и лекаря, как он, и ни в коем случае не собиралась его отпускать. Зло не покидало королевство, и по приказу королевы Екатерины в чемодан к Аливии подложили змею. Только тогда Нострадамус понял: если он покинет замок, рука королевы достанет его везде, – и поэтому он отправляет Аливию одну к своим родным, боясь за её жизнь. Он раскрылся ей, что был женат и были у него дети, но все умерли от чёрной оспы, один лишь он остался... Они прощались в слезах от бессилия.

Лола, фрейлина-подружка королевы Марии, после замужества не очень доверяла своему мужу: её брат чуть ли не разорил семью, проиграл в карты всё богатство родных, – и она думала о своём муже, что он такой же мошенник, как и брат. Но Грир сказала:
– Может быть, его гнетёт что-то другое, спросите, чтобы он рассказал откровенно. Жизнь полна неопределённости.
Кенна тоже упросила Баша узнать о нём, – и мнение Баша было таково:
– Он совсем не собирается на охоту, а больше похоже на то, что он собирается покинуть Лолу.
Лола же за этот год к нему привязалась, можно сказать сильнее – полюбила, и сказала об этом прямо:
– Я люблю вас и не хочу знать, что было до меня, оставайтесь.
Он тоже полюбил её, найдя в ней тёплую, утончённую натуру, и ответил:
– Мои родители очень богаты, я же рассорился с ними, и сейчас у меня нет средств к существованию, а ваше приданое хотел употребить для своих целей. Но я полюбил вас и решил остаться с вами такой, какой я есть, если вы примете меня таким.
– Мне нужны только вы и наша любовь, я обещаю не требовать с вас ничего ценного, – заверила она, хотя понимала, что какая-то ложь ещё непременно вскроется.

Брат Марии Джеймс приехал из Шотландии просить Марию возвратиться обратно, чтобы подданные видели, что у них есть королева, хотя бы на несколько дней. Франциск не разрешает. Он обещает за ним приехать на своём корабле.
– Вы оба приедете в Шотландию? – удивился Джеймс.
Затем случайно Франциск и Баш заметили, как лакей Джеймса расплачивался с дорогой куртизанкой.
– Лакей брата Марии любит дорогих куртизанок? Откуда он берёт на это средства? – Франциско заподозрил его в нечестности и с помощью стражи посадил в темницу, чтобы под пыткой узнать, откуда у него золото с английским гербом, найденное в его покоях в большом количестве. Пытки не заставили его сознаться, но после обещания больших вознаграждений и слова короля он признаётся: золото с английским гербом он получил от английских подданных за убийство королевы Марии, когда она направится с Джеймсом в Шотландию. Его же, Джеймса, они предпочитают видеть будущим королём Шотландии, так как он сам был протестантом.
Узнав, что Мария всё же собирается поехать одна с Джеймсом, которому слишком доверяла, Франциск приказал взять её под стражу и посадил в башню, понимая, что этим сможет избежать её смерти, ведь королевство Англии, наверное, подкупило не только этого слугу. Он любил её чистой любовью.

Глава 14. С кем поведёшься, от того и наберёшься. Победа и смерть короля Генриха II Валуа

«С кем поведёшься, от того и наберёшься», – так думала королева Мария, когда была в заточении в башне, но недолго, потому что Франциск сказал сводному брату Джеймсу:
– Вы выезжайте, а мы на своём корабле поплывём следом. У королевы Марии неотложные дела, и она просит извинения, что не смогла вас проводить, – а когда он уехал, Франциск освободил королеву Марию, обливаясь любовными сонетами, чтобы вымолить её прощение и смыть грязь заточения, объясняя Марии своё решение сильной любовью и нежеланием её потерять. Но она, как всегда, отвечает чётко и с пониманием:
– Мы короли и должны думать прежде всего о своём королевстве. Как говорится, своя рубаха ближе к телу, и я думаю, что совершила ошибку, когда, находясь с вами, вызвала гнев моего народа, который хочет свергнуть власть католического большинства в Шотландии в пользу протестантства, – а к этой вере принадлежит и мой кузен Джеймс, милорд граф Мирей.
– Вы правы, вот поэтому мы сейчас пытаем слугу Джеймса, которого заметили в нечестности и предательстве, когда он расплачивался с дорогой куртизанкой золотыми английскими монетами с портретом английской королевы, а в его покоях нашли их в достаточно большом количестве.
– А что вы думаете, Шотландии запрещено торговать с Англией, принимая оплату золотом?
– Думаю, что нет, но только сейчас я получил донесение: он сознался, что англичане заплатили ему золотом, чтобы он убил вас, Мария, когда вы отплывёте с Джеймсом.
Мария успокоилась, и они вместе решили пройти к королеве Екатерине и попросить у неё её собственные средства для создания новых отрядов воинов, чтобы помочь Шотландии удержать трон за королевой Марией и дать возможность управлять им матери, Марии де Гиз.

Но напрасные унижения ни к чему не привели, она не дала ни одной монеты. Молодые помирились, понимая, что обратной дороги нет и нужно решать вместе, как помочь Марии де Гиз в Шотландии. И хотя на свадьбу дядю, герцога Франсуа де Гиза, не приглашали, всё же послали к нему сообщение, что с ним хотят переговорить: королева Мария и дофин Франциск. Каждый в своё время выбирает путь к обогащению, а вот дядя Марии, Франсуа де Гиз, обижен на короля Генриха II Валуа, отстранившего его от занимаемой должности. Но он не терял время и нанимал людей для своего войска, обучал и дорого платил за каждого солдата золотом, создав огромный батальон, который подчинялся лишь ему. И именно это войско пригодилось в самый важный момент в истории Франции.
Он соглашается по договору в обмен на обещание должности магистра Франции – быть правой рукой королевства. А когда он приехал во двор, королева Екатерина небрежно высказалась Марии:
– Вы впустили во двор дьявола, я его кандидатуру не поддержала и раньше.

Франциск с королевой Екатериной заходят в кабинет Генриха II Валуа, который расстелил карту мира и расставлял на ней своих оловянных солдатиков – вёл настольный бой.
– О боже, штаны опять забыл надеть... – сказал король. – Я послал войско захватить наш город Кале. И старая кляча королева Англии Мария Тюдор удивится и не успеет опомниться, как я отберу и английский трон.
– Наши войска рассеяны по всей Европе, погибнут тысячи людей под Кале, мы здесь проиграем.
– Я молил Господа о победе, и он благословил меня на войну, благодаря мне ты будешь править половиной Европы впридачу, сын мой. Уже поздно что-нибудь сделать, они на полпути, и скоро войска будут атаковать Кале.

Как выяснилось, бой был не только на столе, король снял всех главнокомандующих, подчинявшихся королеве Екатерине, со всех воинских частей и назначил новых, для наступления на морской город Кале*, который около двухсот лет принадлежал английскому королевству. Для успешного ведения военных действий английскому королю Эдуарду III нужен был этот порт, через который можно было бы переправлять войска на континент в Европу, чтобы пускать свои щупальца и захватывать не подчинённых им.
Его выбор пал на Кале, порт у пролива Па-де-Кале, и в сентябре 1346 года этот город был осаждён. После того как он перешёл в руки английской короны, всё прежнее французское население было оттуда выслано, а город Кале заселён вновь англичанами. В 1360 году по договору в Бретиньи портовый город Кале и его округу закрепили за Англией.

И сейчас, когда король Генрих II Валуа в своём безумстве посылает захватить этот портовый город, двести лет находившийся в руках английских завоевателей, Франциск и королева Екатерина понимают: это необдуманный шаг со стороны короля, войско Франции будет полностью разгромлено, и этим самым они обрекут всю Францию на полное поражение. Дофин Франциск, чтобы выйти из трудной ситуации, куда загнал страну сам король, предлагает ударить по Кале с двух сторон: с одной стороны войском Франции, а со второй, пройдя замёрзшие болота, – войском дяди королевы Марии, Франсуа де Гиза. И только тогда они смогут полностью разбить осевшие войска англичан и забрать портовый город Кале.
– Молодец, сынок, так я и ты попадём в историю, – сказал отец король Генрих II. – Действуй.

Несмотря на то, что дофин Франциско с детства был болезненным ребёнком, позже, в юношеские годы, он показал себя: красив, силён, отважен и умелый воин, сам сопровождал в бой своё войско, не сидя на лошади, как командующий, а рвался к победе и побеждал, занимая окрестности и осаждённую крепость, где было в то время пороховое орудие. Он очень полюбил супругу за её решительный, сильный характер победителя и понимал, что победа над Кале даст королеве Марии, в которой он души не чаял, возможность больше в себя поверить, делая всё, чтобы быстрей разбить врага здесь и двинуться дальше на Шотландию, утихомирить там народ, попавший в струю надрыва со стороны Англии. Франциск сказал:

– Эта пушка – Длань Божья, и если мы её возьмём, победа нам обеспечена.
Он приказал воинам разбегаться в разные стороны, понимая, что пушка не может быстро крутиться и будет стрелять в одну сторону. Сам же Франциск пристроился с левой стороны и огненной стрелой попадает в пороховую бочку рядом с орудием пушки. Она взлетает наверх и падает с утёса, обеспечивая ему будущую победу и проход к городу Кале. В одном из сражений чуть не погибает сам Франциск. Его спасает работник кухни – повар Лейт, для которого служба в войсках была наказанием за любовь. А любил он подружку Марии Грир, но не признавался, кто она, в душевных разговорах с Франциском. Но ранение Лейта тронуло дофина, и он скомандовал:
– Сюда! Он ранен. Пошлите всадника к герцогу Франсуа де Гизу, доложите, что путь через крепость открыт, пускай идёт прямо на город Кале.
Только потом дядя узнаёт отличный маневренный план и храбрость самого дофина Франциско. Он же остался и продолжал беседовать с раненым Лейтом:
– Не умирай, нужно побороться за жизнь, за тех, кого любишь. Ты женат? Любишь? Она замужем? – отвлекая от боли, говорил с ним Франциско.
– Нет, не замужем... люблю, но получил отказ, она не моего сословия. Я потерял веру в жизнь.
– Живи, Лейт Баярд, таких, как ты, мало, ты меня спас на поле боя, и я всю жизнь буду это помнить и доверять тебе. После приезда я тебя одарю землёй, ты станешь богатым и возвратишься к своей любимой.

В 1558 году французские войска под командованием дяди королевы Марии, герцога Франсуа де Гиза, овладели городом Кале. Он всегда говорил:
– Мои люди подчиняются тем, кто платит, а не тем, кто размахивает короной.

А что же было в их отсутствие в королевском замке?
А было как всегда: тревога, интриги, потери и смерть. Во-первых, приехал отец подружки Грир с двумя дочерьми и, не успев выйти из кареты, сразу заявил:
– Сестёр твоих, девочек, привёз выдать здесь удачно замуж, ты же подвела нас, дочь.
– Для того, чтобы найти им женихов, надо, чтобы они хотя бы подросли!
– Лорд Касенро твой будущий муж, не сможет ли он тебя упрекнуть в чём-то в первую брачную ночь? – спросил отец.
– Нет, отец, до этого у нас не дошло.
Потом они собрались все уже за столом переговоров обсудить приданое Грир и свадебный контракт.
Но лорд Касенро настолько любил Грир, что заявил, что ему приданое не нужно, а наоборот, он даст в приданое сорок тысяч франков, поровну, каждой сестре по десять тысяч, и распорядится, чтобы его будущая жена Грир выдала сестёр замуж только по любви.
– Почему вы так поступаете? – спросил отец.
– Я купец и знаю, что покупаю. Для меня Грир бесценна! И от вас хочу лишь благословения!
– Да! Даю вам своё благословение, – обрадованный, сказал отец.
Вечером этого же дня Лорд Касенро занёс к Грир брачный договор, и они закрепили его впервые скромным поцелуем.

Во-вторых, не успели войска выехать за пределы замка, как к королеве Екатерине прибыли гости: родственники из Рима, и в их числе некто Беатрис. Королева Мария как-то сразу невзлюбила её, почувствовав опасность с её стороны, когда посмотрела на окружающих её стражников и узнала в одном из них по описанию женщины из борделя воина с большим шрамом на лице и с обожжёнными руками. С этим воином как раз разговаривала Беатрис, когда к ним подошла Мария, и та сказала ей:
– У вас способность подкрадываться, шпионить за мной.

– Мне показалось, что я знаю этого стражника королевы Екатерины, с кем вы только что разговаривали.
– Это мои стражники, я одалживала их королеве Екатерине, а сейчас решила их забрать.
Королева Мария понимала, что она решила забрать пятьдесят воинов в самое трудное время, и это неспроста. Тем более что французское войско ушло далеко на войну с Англией. Мария промолчала и удивилась её грубости в разговоре:
– Если мне придётся растоптать клопа, насекомое, слугу, я не постесняюсь и меня не смутит кровь от них на подошве моей обуви.
– Вы мне угрожаете? – спросила Мария.
– Пока нет, но лучше не вмешивайтесь.
Ошеломлённая разговором Мария направилась к королеве Екатерине, чтобы рассказать об этом, но ей подали письмо от матери и она поменяла цель визита:
– Сегодня получила письмо от матери, Марии де Гиз, которая заперлась в замке в страхе и ждёт расправы от нападающих. Она просит помощи, уже не думая о Шотландии, а лишь о том, как безболезненно, без кровопролития выбраться из замка.
Екатерина была возмущена и удивлена:
– Ничем помочь не смогу, ведь ты же знаешь, что всё войско задействовано у города Кале.
– Я не прошу войско, я прошу у вас золото.
– Ты же знаешь, что золотом мы расплачиваемся и оно предназначено в настоящее время на закупку оборудования, людей и обмундирования в войне с англичанами.
– Я же прошу не золото из казны королевства Франции, а ваши собственные сбережения, мне о них сказал Франциско. Вы же собирались бежать как-то, значит, у вас было с чем?
– У меня ничего нет, и я ничем не могу вам помочь.
– Так отдайте те пятьдесят тысяч крон, которые когда-то моя мать одалживала вам.
– Это было давно, с тех пор мы много раз ей посылали, и наши суммы намного превосходят ту мизерную, что давала она.
– Я умоляю. Матери грозит опасность.
– Не умоляйте, вы королева и не должны показывать свою слабость. Никогда не ждите сочувствия, не требуйте жалости, а после этого не добивайтесь презрения, а будете показывать слабость – вам самой скоро понадобятся средства, чтобы бежать отсюда.
Мария вышла не солоно хлебавши.

В отчаянии, жаждая помочь матери, Марии де Гиз, хотя сама мать её много раз предавала – даже совершенно недавно с брачным договором, – королева Мария обратилась за помощью к наёмнику Жану Права, которому объяснила, что королева Екатерина имеет сбережения, но не одолжит, чтобы помочь освободить мать, пока её брат помогает и сражается за французский город Кале.
– Я прошу их раздобыть, только без жертв. Ведь она мать моего супруга Франциска. Мне ваше имя открыл мой дядя, родной брат моей матери Марии де Гиз, которая сейчас нуждается в моей помощи.
Он спросил королеву Марию:
– Вы можете дать мне кого-нибудь взамен королевы?
– А что, обязательно нужно совершить убийство?
– Да, чтобы подозрение не пало на вас.
И королева Мария впервые называет имя Беатрис, которая может наделать много бед в королевстве, имея своё войско внутри замка, пока возвратится Франциск.

Жан Права отлично справился со своей чёрной работой, отрубленную голову Беатрис он предоставил королеве Екатерине и положил ей на колено.
– Неужели вы обезглавили королеву Марию?
– Нет, но вы придёте в отчаяние, когда откроете и увидите, кто это. Быстро скажите: где золото? А то расправлюсь с вами и вашими детьми, если солжёте и назовёте неверно.
– Сундук с золотом в пустом саркофаге под Апсидой** церкви святой Изабеллы.
Он развязывает ей руки.

Екатерина сказала это не под страхом самой погибнуть и быть наказанной, – может, она и не боялась за себя, но он пригрозил разделаться с сыновьями. А она была любящей матерью и ради них пошла бы на многое, страдая с болью в душе за своего первенца Клариссу, судьба которой полностью ещё остаётся загадкой.
Мария же рассказывает Жану Права, что с помощью этого золота надо спасти её мать. А также в их распоряжение перешло войско Беатрис, которое ей, обезглавленной, уже не понадобится. У неё постоянно перед глазами стояла картина их последнего разговора. Она понимала, что такие, как Жан Права, пойдут на всё ради замысла раздобыть золото любым путём, и она всё же у него спросила:
– Вы правда отрезали ухо у королевы Катерины?
– Ухо я купил у могильщика. Я не собирался убивать королеву.
– Вина и честь, к сожалению, проецированы на трёх взаимно перпендикулярных плоскостях.
– Вы, королева Мария, действительно хотите послать войско Беатрис в Шотландию?
– Да!
– Они чудовища, помните же, это они разделались с вашими шотландскими гостями в борделе.
– Теперь это мои чудовища, я буду им платить, мне нужно стать сильной.

В-третьих, после свадьбы Лолы с лордом Джулиани Лола высказалась в беседе с Грир о своей тревоге, что не доверяет своему мужу, как будто бы он что-то скрывает от неё. Грир сказала:
– Доверие – непозволительная роскошь.
Всё же решили об этом рассказать Кенне и Башу, который узнал, что лорд Джулиани хотел бросить Лолу, после того как получил от неё всю сумму приданого по брачному договору. Но он не смог её бросить, так как полюбил, и признался ей, что, рассорившись с родителями, полностью потерял их материальную поддержку и хотел воспользоваться её приданым, хотел оставить её и жить на её же средства вдали от неё.
– Но когда любишь, это мелочь – на чьи средства жить, – сказала Лола, признаваясь в любви и прося не оставлять её.

Баш не ушёл на войну, но он постоянно был занят поиском «чудовища тьмы» и говорил Кенне, что обязательно настигнет его в один день:
– Кровавый лес большой, но не бескрайний.
У них в семье налаживалась жизнь, царили спокойствие и любовь, и страсть ночами, тем более что сам король Генрих II находился с любовницей фавориткой Дианой де Пуатье в Париже.

Генрих II возвратился в замок, когда получил известие о победе над городом Кале и войска стали возвращаться. Франциск был назначен правой рукой королевства – на должность магистра Франции, по заключённому ранее с Франциско договору. Войско возвращалось с победой с поля боя во главе с дофином Франциско. Жители Франции встречали их по всему пути как победителей, а Франциск рвался в объятия любимой жены королевы Марии.
Такую удачу Генрих II решил отметить парадом и морским боем двух кораблей, где один корабль взорвался и погибло сто лучших воинов, воевавших в сражениях за город Кале. Франциск негодовал от ярости: жалеешь на поле битвы одного солдата, а здесь впустую потеряно сто! Также при праздновании свадьбы дочери и заключении договора 12 марта и 2 апреля 1559 года о завоевании обратно города Кале, Като-Камбрезийского мира, Генрих II Валуа устроил трёхдневный рыцарский турнир. Первый день прошёл как будто бы нормально, если не видеть, как король Генрих II смотрел на красавицу Марию, но на второй день королева Мария надела на себя корону, состоящую из двух гербов, добавив туда английскую. Он и так уже обольщённо смотрел на неё, но здесь всем стало очевидно, что он хочет сделать её своей женой, и мать королева Екатерина рассказывает о своих подозрениях сыну Франциску:
– Король опять затребовал от меня развод, значит, он метит соединиться с королевой Марией и с её титулами. Я опасаюсь за твою жизнь, сынок, будь внимателен.
Мария приехала в длинном бархатном платье с английским гербом на нём, на второй день. Вечером Генрих II, желая показать, что он в хорошей форме, вступил в бой с графом Монтгомери, который с силой хладнокровно сломал копьё о панцирь противника; осколки копья вонзились в лоб королю и попали в глаз. Чуть позже графа Монтгомери нашли валяющимся на полу без шлема в одной из палаток участников турнира. И никто не знал точно: он это был, кто нанёс королю роковую рану, или кто-то был там и наподдал вместо него?

Несколько дней спустя, 10 июля 1559 года, Генрих II умирает от неизлечимой раны, несмотря на помощь, оказанную лучшими врачами того времени, включая анатома Везалия и лекаря Нострадамуса. Вопреки его воле, перед смертью ему не удалось увидеться со своей фавориткой Дианой де Пуатье.
Катрен Нострадамуса, в котором речь идёт о гибели «старого льва» в поединке с «молодым», который «выколет ему глаза», сбылся ещё при жизни Нострадамуса. Там точно сказано, что сам сын Франциск убил отца короля Генриха II за его странности в правлении французским королевством: убийство ста отважных воинов, захвативших, прославивших и отстоявших город Кале, а главное, желание Генриха II отнять у него любимую жену королеву Марию.

Однажды Баш спросил Франциско:
– Это ты сражался с отцом на рыцарском турнире? Я понял по меткости точного удара – это был не поединок, а явное намерение сразить его наповал.
Франциск ничего не ответил, сменив тему разговора. С болью вспоминал он, что когда-то лишь он один был против смерти отца, ссылаясь на то, что он просто больной, когда на этом настаивала мать королева Екатерина и советовала королева Мария, чтобы Франциск не растерял всё, что было нажито с таким большим трудом. Да! Он против отцеубийства, но здесь он это сделал сам, он король и должен думать о своём народе, – повторяя слова королевы Марии, когда она говорит с любовью о своей Шотландии.

_______
* Кале (фр. Calais ) – город во Франции, порт у пролива Па-де-Кале.
** Апсида (от др.-греч. – свод), абсида (лат. absis) – примыкающий к основному объёму пониженный выступ здания.

Глава 15. Да здравствует король!

Да здравствует король! Все преклонялись перед будущим королём Франции Франциском I, когда он выходил из покоев отца бывшего короля Франции Генриха II Валуа, который навсегда закрыл глаза в присутствии сына. А что же было за несколько дней до смерти?

Король Генрих II лежал у себя в покоях, его обслуживали все знаменитые врачи тех времён и сам Нострадамус. Но все понимали, что он умирает, по воле Господа или по случайности в битве. Главное, никто из близких короля не оказался запятнан: это был турнир. Хотя уже каждый думал, что король сам перешёл все границы приличия. Первое, что он сделал, – это приказал во время пиршества в честь победы над городом Кале отравить своего сына дофина Франциска, чтобы самому жениться на королеве Марии, ускорив появление наследника и продление власти династии короля над половиной Европы: Шотландией, Францией, Англией, – и... Он не стеснялся в присутствии других погладить по лицу королеву Марию – так, как проделывал это с Кенной. Или же укрыть её, якобы заботясь, чтобы она не простудилась, на представлении морского боя кораблей, залезть рукой к ней под юбку.
Странное поведение замечали все, но одни пропускали мимо глаз, как будто бы не видят, другие же считали, что победа над Кале вызывала в нём такую радость, что он и сам не знает, что творит.

Лола со своим супругом покупают дом далеко от замка и живут в любви; он не допытывается, кто был её первым мужчиной, она же больше ничего не спрашивает о родных. Но когда однажды она сказала: «Не нужно было покупать дом так близко от замка. Надо бы совсем уехать отсюда в тёплые края», – он изменился в лице и спросил: может, ей есть что скрывать?
Скрывать, конечно, было что, ведь её ребёнок – от будущего короля Франции Франциска и родится беленьким и светловолосым. Но она поменяла тему разговора.
Однако вскоре к ним приехал дядя, чтобы увидеть блудного племянника, об этом доложил слуга. И тут всё открылось:
– Лола, ты сейчас должна меня выручить, моё настоящее имя Реме – я присвоил титул и фамилию герцога.
– Богатый жених с замком в Венгрии?!..
– Да, но так случилось, и это чистая правда: я был у герцога секретарём, а когда горела гостиница, он спал и задохнулся в пожаре, я же успел выскочить, вынося его саквояж и документы. Стал пользоваться его именем, титулом, средствами, которые пополняли его родители как блудному сыну.
– Я не знаю, кто ты на самом деле, может, ты убийца и, намеренно убив его, завладел всем, но я тебя люблю и скажу, что я его жена, а ты секретарь.
Так они вышли к дяде, тот был здоровый умный вельможа, которого нелегко обмануть. Он заметил кольцо на пальце секретаря... и сказал:
– Ты убийца. Где мой племянник? Это его именное кольцо у тебя на правой руке.
Они начали драться. Муж Лолы уже хрипел, так как дядя герцога душил его. Тогда Лола, несмотря на то, что была на последнем месяце беременности, сильно ударила, оттолкнув его на камин, он наткнулся на железный выступ, оказавшись пригвождённым, и сразу же умер. И ничего не оставалось делать, как попрощаться с мужем без имени и фамилии, без звания и средств к существованию, так как всё приданое Лолы ушло на приобретение этого дома. У них не было и слуг, чтобы за ними ухаживали. Они попрощались ещё раз на всю жизнь.
Он попросил Лолу выехать в сторону замка, а тело дяди подпалил и сказал ей, чтобы она всем рассказывала, будто стала вдовой: муж заживо сгорел. Это можно было принять как правду. В те времена не было электричества, всё освещалось свечами, и неосторожность в любую минуту могла привести к тому, что огонь, охватив гардины, добрался бы до постели, ведь и они были у всех знатных вельмож из парчи, шёлка и бархата. Итак, видим, что первой подружке Лоле не повезло с замужеством, хотя все питали большие надежды, когда приехали в замок, что выйдут замуж за богатых и знатных вельмож. Но никто тогда не думал, что, ища богатства, вряд ли найдут любовь и честность.
А что же стало с другой подружкой, Грир? Она обручена с лордом Касенро, к нему приехала в замок его дочь и нечаянно знакомится с Коленом, – и как же их знакомство проявит себя? Вначале он был поваром при замке, однако жизнь благосклонна к нему – и он начал подниматься по лестнице счастья.
Но Грир чуть-чуть сама не погубила его. Они любили друг друга, но так как у неё был приоритет – выйти замуж за богатого и знатного по желанию отца, – значит, застав Колена в поцелуях с Грир, его должны были казнить.
Лакеи и придворная знать несовместимы, но вельможа и правда был влюблён в неё и ради её счастья выкупает Колена и посылает служить в армию. Там во время боя под городом Кале он и знакомится с принцем Франциском, которого спас в одном из боёв, и Франциск подложил ему, раненому, в лазарете дарственную бумагу на дом и поместье. Конечно, он не мог сейчас подарить Колену какой-нибудь титул, но это было возможно в будущем. И, выздоровев, Колен сразу же направляется к любимой Грир. Встреча прошла в страстных поцелуях, но ничего большего. Грир рассказывает, что она уже невеста, обручена и только ожидает дня свадьбы – и должна быть верна и благородна.

А что же делается в семье у любимой фаворитки Генриха II Дианы де Пуатье, совместного сына Себастьяна и его молодой супруги, подружки Марии Кенны? Вначале было разногласие в семье, тем более что король Франции Генриха II Валуа был всегда к ней неравнодушен и один раз, когда Баш подарил Кенне небольшое кольцо от бабушки, чуть ли не с пальца, – он потребовал снять его, чтобы удовлетворить требования «бобовой королевы». Правда, он был уже болен, но он король, и, повинуясь его приказу, Кенна сняла кольцо и протянула ей. Но в это время подходит Баш:
– Так же нельзя, отец! – закричал он.
– Екатерина, выдать обручальное кольцо Кенне.
Екатерина снимает с себя самое хорошее изумрудное кольцо и отдаёт Кенне, этим она затушила взрыв короля в присутствии гостей.
Постепенно отношения у них в семье налаживались. И её замужество перевоплощалось в страстные ночи, когда они считали, что всё в порядке, тем более что им был выдан дом и земля, они покинули двор, чтобы попытать своё семейное счастье за пределами замка.

Какие же отношения у королевы Марии Стюарт с дофином, будущим королём Франциском? Они с детства влюблены друг в друга, но в то же самое время не забывали, что она королева и он будущий король. И отключались лишь на время любви, а в остальные часы отдавались своим обязанностям – поддержанию власти королевского трона, в основном их мысли работали на благо своих стран: она всем своим сердцем хлопотала и боролась за Шотландию, а он за Францию. Это как в обычной семье: спят в одной постели, но каждый научился «тянуть одеяло на себя».
Мария Стюарт королева, нельзя держаться правды, когда присутствует жалость, она должна думать о своём народе. Получив с детства титул королевы, будучи в кабале политики, она не принадлежит себе и подчиняется иным законам, нежели священные законы сердца, любви, охватывающей её в любовных схватках с Франциском, – и она стала многое прощать ему.
Так и получилось, что, когда Мария Стюарт раздобыла целое войско своего дяди и уговорила его помочь освободить мать, его сестру, и Шотландию, Франциск это войско использовал для захвата морского порта города Кале.
Она поняла: значит, между ними всегда главным останется трон, корона и страна.
Возвратившись после победы и взятия города Кале, он встречает упрёки со стороны королевы Марии, которая сознаётся, что она стала здесь черстветь. Но их опять связала любовь и желание сблизиться.
Франциск, разговаривая с ней, тоже понимает, что обязанности короля иногда ставят под удар; и он вспоминает последний вечер перед смертью короля Франции Генриха II Валуа. Объявили, что близкие могут войти попрощаться с ним, и в покои вошли королева Екатерина, дофин Франциск, королева Мария и некоторые лица из знати.
Королева Екатерина подошла к умирающему мужу, взялась за руку... она прожила с ним вечность, всё было между ними, но тёплые отношения оставались навсегда, ведь она для него родила столько детей, и перед смертью он сказал:
– Я тебе благодарен, ты была как стена рядом, я мог опереться на тебя во всём, – также добавил чуть ли не стихами: – Любовь с годами становится сильней, не можешь налюбоваться ею, постарше становишься добрее, нежнее, любишь её такой, какая она есть! Не обращаешь внимания на появление морщин, видишь первым: без марафета, без красок. Ты просто любишь очаровывающее лицо – никто не сможет так любить и нежить. Одно желание – находиться рядом. Нежно к зеркалу её подводишь, чтоб она с ним оставалась наедине; проводишь завтраки вдвоём, званые обеды и просто день насыщенный всю жизнь! Любя её, в ответ получать Любовь!..
Также просит её позаботиться о его любовнице Диане де Пуатье и совместном сыне Себастьяне, понимая, что той будет трудно без него; говорит, что они были и остались его любимыми женщинами, и чтобы без него они подружились. Конечно, предсмертное откровение не понравилось королеве Екатерине, но она лишь носом повела, а как будет – Бог подскажет!
Король Генрих II, слабый, умирающий, добрый в последние минуты, попросил всех выйти, он хотел остаться наедине и переговорить с сыном дофином Франциском, которому рассказал:
– Всю жизнь преследовал меня эпизод из жизни: однажды, когда мы уже стали взрослыми, играя в большой теннис со своим братом, в его бокал с водой я долил яд, и он умер во время игры.
Франциск понимал, на что намекает отец, говоря, что это его всю жизнь преследовало: неужели и совершённое им преступление – отцеубийство – тоже всю жизнь будет преследовать его? Он не хотел его убивать. Может быть, Франциск был очень добрым по своей натуре... Может быть, временно хотел выбить его из колеи правления? – так как не король Генрих II одержал победу над Кале, это сделал сам Франциск, – но в плане у него уже был захват Англии, а это самоубийство всей Франции, не имеющей на то время нужного количества солдат и техники в армии.
Это были его последние слова – и король Генрих II закрыл глаза.

Франциск, опечаленный, вышел, навстречу шёл Баш с донесением, что надвигается чума, «чёрная оспа». Он упал на колено перед Франциском, когда услышал, как говорили: «Король умер. Да здравствует Король!» – Франциск же поднял его с колен и обнял со слезами на глазах.
Он любил Баша как брата, и если были у них между собой разногласия, то из-за ревности к королеве Шотландии Марии. А как же не ревновать её? – когда она была богиня красоты, неописуемая красавица, умна и строга. Знала, как себя подать в обществе, знала, как говорить, о чём говорить и с кем говорить на разных языках! Когда приголубить, а когда движением глаз избавиться от ненужного человека в замке, ещё не став королевой Франции. Она была настоящей королевой, с генами предков вошло в неё знание, как править. И если, как говорила Екатерина, она только в тридцать лет бессердечно расправилась с человеком, то королева Мария, выросшая здесь, в замке, рядом с ней – ястребом, орлицей, тигрицей королевой Екатериной, – впитывала от неё, словно губка, хорошие манеры, привычку быть всегда при парадной форме, а также и умение быть при необходимости чёрствой и бессердечной к непокорным, употребляя казнь всех видов, включая всемогущие яды тех времён.

Возвратившись в покои, Франциск был подавлен смертью отца, но всё же эти слова, произнесённые отцом, до сих пор, как эхо, звучали в его сознании: «Скоро голова вашей матери будет висеть на пике, и ваша тоже, королева Мария».
– Я же хотел и не смог защитить свою жену. Простите меня.
Но королева Мария его успокоила и сказала:
– Не знаю, чья рука нанесла удар королю Генриху II, но я думаю, это лучший вариант из того, что можно было бы придумать, потому что, пока тебя не было, королева Екатерина возлагала на меня эту миссию – убить твоего отца. Так как за ней следили.
– И как же ты смогла бы это сделать, Мария?
– Ради нашей победы и величия государства Шотландии и Франции смогла бы!
В это время приносят письмо от подружки Лолы, где она сообщает: «Мой муж погиб во время пожара. У меня схватки, скоро начнутся роды, нахожусь в старой хижине около мельницы, и нет рядом повитухи. Схватки тяжёлые, и если что будет со мной и я умру, разрешаю раскрыться перед Франциском, что это и его ребёнок, помогите вырастить его, держите его при себе и при замке».

Мария прочла Франциску письмо, добавив, что знала об этом раньше, но Лола не разрешала рассказывать, – и он выбежал в конюшню, чтобы умчаться за ней на своём любимом коне.

Мария рассказывает об этом королеве Екатерине, которая до этого узнаёт от Нострадамуса о надвигающейся чуме. Он поведал ей, что они видели в далёкой деревне: там тоже на стене были знаки предсказания, – и вчерашний звездопад – это беда, чума, «чёрная оспа». «Дар ясновидения редок, но кто им владеет – вечный странник. Скоро надвигается «чёрная оспа» на королевство Франции», – было написано на стене заброшенного дома.
Королева Екатерина приказывает закрыть ворота от населения прилегающих окрестностей, понимая, что семьи уже прячут своих больных детей.
Осень, цветы увядают, притягивая смерть.
Мария выбегает во двор остановить Франциско, но он не послушался её, добавляя с горечью:
– У вас, королева моя Мария, правда очерствело сердце, пока я сражался. Ведь там твоя подруга и мой ребёнок! И, может быть, единственный.
Он уехал.
Она же, королева Мария, будущая королева Франции, ещё не надев корону Франции, приказала:
– Несмотря ни на что, закрыть ворота. И этим самым предотвратить заражение «чёрной оспой» хотя бы в замке.
Ворота закрылись, Франциск обернулся, с горечью посмотрел на неё и закрытые ворота и продолжил путь, чтобы защитить Лолу и своё ещё не родившееся дитя от всех невзгод надвигающейся чумы, – чувствуя себя непонятым и неуслышанным...

Самым жестоким и мучительным казням в Средневековье подвергали мятежников, злоумышлявших против царской или королевской власти. Чтобы другим неповадно было, над ними как только не издевались, чтобы смерть показалась мятежникам счастливым избавлением от мук.

Иосиф Генесня в «Истории царств» описывает печальную участь Фомы Славянина поднявшего восстание против византийского императора в IX веке. Хотя нет точных данных о происхождении Фомы, но в истории он остался как «Славянин».

Восставших византийский император осадил в городе Аркадиополе и подверг их мукам голода. Сначала мятежники вынуждены были есть зловонные туши умерших лошадей, потом их шкуры. А когда есть стало совсем нечего, мятежники схватили Фому Славянина и выдали его императору. Тот с радостью попрал шею Фомы ногами и приказал отрубить ему обе руки и ноги, после чего посадить на кол.

Печальная участь постигла и Бабека из Азербайджана, поднявшего восстание против арабского халифа. Возглавив хуррамитскую общину, Бабек заронил в сердцах хуррамитов идею по освобождению от арабского господства, уничтожению ислама и восстановлению религии предков - зороастризма. Освободительная война азербайджанского народа протекала по обычному для Азии сценарию – вырезанию противника. Сначала восставшие хуррамиты вырезали всех арабов в окрестностях Базза. Потом начали резать их и в других областях. Когда Бабек за 20 лет овладел почти всех территорией Азербайджана, на его счету значилось уже свыше 200 тысяч казненных и лишь только около 10 тысяч человек взятых в плен.

Халиф Мутасим поручил войну с Бабеком своему полководцу Афшину. Тот, проявив хитрость, заманил Бабека в засаду и там разбил его армию, уничтожив свыше 80 тысяч азербайджанцев. Бабек бежал и укрылся у своего союзника, князя Хачена Сахла Смбатяна. Тот выдал беглеца арабам, но сделал это так, чтобы Бабек был схвачен посланным Афшином отрядом во время устроенной Сахлом охоты. За предательство Смбатян получил от халифа поистине царскую награду: право царской властью управлять Арменией, Иверией и Алуанком.

Казнь Бабека халиф превратил в фантастическое шоу, аналогов которому трудно найти в мире.

Доставленным в столицу Халифата город Самарру Бабека и его брату Абдаллаху сначала дают вкусить царские почести. Их одевают в царские одежды, обшитые жемчугами и драгоценными камнями. Потом Бабека сажают на громадного серого слона, подаренного царём Индии, а Абдаллаха - на великолепную бактрийскую верблюдицу. В таком виде они следуют к дворцу халифа под конвоем арабских воинов, одетых в праздничные одежды.

Казнь по описанию М. Томара получилась красивой и чрезвычайно жестокой:

«Бесчисленные дворцовые постройки, составлявшие сами по себе целый город, были все украшены драгоценными коврами. Во дворе перед дворцом на золотых цепях были прикованы сотни львов. По залам дворца была расставлена личная гвардия халифа в драгоценном вооружении, затем семь тысяч белых рабов и семьсот высших придворных чинов. Стены были обвешаны десятью тысячами позолоченных панцирей и дорогим оружием. Пленников вслед за полководцем повели через знаменитую залу, где посредине мраморного бассейна стояло дерево с восемнадцатью ветками, сделанными целиком из золота; на нём сидели золотые птицы, у которых вместо глаз блестели драгоценные каменья. Наконец они вошли в тронный зал, убранный великолепными коврами исключительной редкости и ценности.

Мутасим восседал на троне. Перед ним была разостлана „кожа казней“ и стоял палач. Казни совершались по старому обычаю, на куске кожи в присутствии халифа. Когда подошёл Афшин, халиф посадил его вблизи себя на почётное место. Затем подвели к трону Бабека. У Бабека был палач по имени Нуднуд. В столицу Афшин привёз его вместе с другими пленными. Ему и поручил Мутасим казнь Бабека и его брата Абдаллаха.

С Бабека снимают одежду и раздевают догола. После этого палач отрубает ему правую руку и ударяет этой рукой несколько раз Бабека по лицу, то же делает с левой рукой. Затем палач отрубает ему обе ноги. Потом ему вспарывают живот и только после этого ему отрубают голову».

Однако есть и другие свидетельства, что голову Бабеку отрубили только после смерти. А до этого зашили его в сырую бычью кожу, чтобы оба коровьих рога пришлись к заушным впадинам. Зашитого в мешок Бабека повесили еще живым, он страдал пока кожа сохла и умер в мучениях.

После этого туловище азербайджанского мятежника прибили к кресту и выставили на окраине Самарры, это место с тех пор называется «Крест Бабека». Голову же бунтовщика перевозили из города в город для устрашения их жителей.

Победивший Бабека полководец Афшин обрел своим воинским успехом слишком большую славу в народе. Халиф его сначала озолотил, наградив двумя миллионами дирхемов. А потом бросил в тюрьму, где Афшина уморили голодом и жаждой.

Бабек же до сих пор почитается в Азербайджане как национальный герой. Ему ставят памятники, а его именем называют улицы.

Страшной расправе был подвергнут руководитель крестьянского восстания в Венгрии в 1514 году Дьердь Дож. Взятого в плен, его посадили на раскаленный трон и короновали раскаленной короной. По некоторым данным, такой же казни подвергли и его молодую жену.

Жестокость расправ над мятежниками можно проиллюстрировать событиями из истории Англии. Правда там судьи не блистали особой фантазией, а свято блюли традиции и веками приговаривали бунтовщиков к одной и той же казни, представлявшей собой «три в одном» – повешенью не до полного удушения, потрошению и четвертованию.

После убийства вождя восставших, Уота Тайлера, в Лондоне начался террор. Там отлавливали всех людей, похожих на крестьян и волокли их к импровизированной плахе, сооруженной в Чипсайде. Среди прочих там были обезглавлены лидеры восставших: Джек Строу, Джон Керби, Алан Тредор и другие. А потом террор распространился по всей стране.

Вся Южная Англия покрылась виселицами и плахами. Король Ричард отменил свою хартию, даровавшую прощение восставшим, когда они были сильнее его. В новом указе говорилось: «Рабами вы всегда были, рабами навсегда и останетесь».

Одного из руководителей восстания, Гриндкобба, захватили в Сент-Олбансе. Судья Трессильян предложил ему свободу и жизнь в обмен на возвращение хартий, подписанных королем. Но тот отказался и был предан казни вместе 15-ю своими соратниками.

Уже с петлей на шее Гриндкобб обратился к собравшейся толпе со словами:

Друзья! Вы после стольких лет гнета и бесправия, увидевшие крохотный лучик свободы, будьте тверды, и пусть моя смерть вас не устрашит. Умирая за дело свободы, я счастлив, что ухожу из жизни, как мученик.

Главный идеолог восставших Джон Болл, знаменитый своей проповедью на основе народной присказки: «Адам пахал, и Ева пряла нити паутин, а кто же был над ними господин?», попал в плен в Ковентри. Он не поддался на уговоры спасти душу раскаяньем, и 15 июля был казнен. Сначала Джона Бола повесили не до полного удушения, а потом выпотрошили и четвертовали. А части его тела прибили гвоздями в «четырех углах Англии».

Примерно также был казнен другой вождь восставших Джон Листер. Части его тела были прибиты к воротам городов Харидж, Ярмут и Линн, а также к дому, служившему его штаб-квартирой в Норидже.

Руководитель другого восстания Джек Кэд не преследовал цели свергнуть власть короля, а хотел лишь довести до него свои 15 жалоб, суть которых сводилась к следующему: монарха окружают продажные фавориты, которые без зазрения совести грабят государственную казну, покрывая свое воровство за счет непомерных налогов на народ; добиться чего-либо можно только при помощи взяток и обмана; приближенные короля не оплачивают долгов, сделанных ими во время поездок по стране; честных людей несправедливо обвиняют в измене, чтобы бароны «на законном основании» могли конфисковывать их собственность и земли; народ стонет от произвола слуг короля, действующая система налогообложения разорительна для народа.

Король Генрих VI вместо ответа на жалобу отправил против восставших отряд под командованием сэра Стаффорда. Однако повстанцы Кэда разбили этот отряд и заняли Лондон. Раз король не пожелал наказать своих заворовавшихся приближенных, это сделала толпа. Вначале был обезглавлен кентский шериф Кроумер, а потом лорд-казначей Англии Сей-энд-Сел.

Генрих VI одолел повстанцев Джека Кэда обманом и экономическими санкциями. Сначала он будто бы пообещал Кэду и его сторонникам прощение, а потом объявил награду за голову Джека – тысячу марок и за голову каждого из его соратников 5 марок. «Охотник за головами», оруженосец Алекскандр Идеен, выследил и убил Джека Кэда. После смерти вождя восставших четвертовали, а отрубленные части его тела выставили в Бэкхите, Солсбери, Норидже и Глостере.

В 1549 года в Англии опять вспыхнули волнения. 9 июля восставшие собрались под большим дубом, получившим позже название – «дуб реформации» и избрали своим вождем зажиточного дубильщика Роберта Кета. Повстанцы захватили крупный город Норидж и укрепились в нем.

Войска восставших разбил с помощью пушек граф Уорвик. Девять из оставшихся в живых руководителей восстания были преданы обычной казни за измену – повешению не до полного удушения, потрошению и четвертованию. Их повесили прямо на «дубе реформации». Еще тридцать человек были казнены аналогичным образом в Норидже. А три сотни пленных повстанцев просто развесили на городских стенах, где они болтались пока от их тел не пошел невыносимый трупный смрад.

Плененных Роберта Кета и его брата Уильяма граф Уорвик привез в Лондон. Там их судили и вернули в Норидж для исполнения приговора в виде смертной казни. 7 декабря Роберта Кета, привязав к повозке, протащили по улицам города, а затем подвергли медленному удушению на стене Нориджского замка. Такая же участь постигла и его брата Уильяма, который был повешен на башне аббатства в Уаймондхэме.

В 1660 году английский король Карл II исполнил свою клятву – предать смерти всех тех, кто поставил подпись на смертном приговоре его отцу – королю Карлу I. По приказу Карла II 9 человек были лишены головы на плахе.

Красивую фразу произнес на эшафоте Ричард Рамболд, выражая собравшейся толпе протест против королевской власти: «Я убежден, что Бог ни одного человека не наделял правом властвовать над другими, ибо как никто не появляется на белый свет с седлом на спине, так никто не рождается и со шпорами на ногах, чтобы погонять других».

При том, что в Англии никогда не церемонились с мятежниками, особо жестокой считается расправа над сторонниками герцога Монмаута, поднявшего в 1685 году восстание против короля Якова II. Противостояние между ними было обусловлено не только борьбой за власть, но и религиозными противоречиями. Яков был католиком, а Монмаут – протестантом.

Народ с воодушевлением встал под знамена Монмаута, но королевская армия оказалась сильнее. Разгромленный в решающем сражении, Монмаут спрятался в придорожной канаве, где его нашли и доставили в Тауэр. «Протестантский герцог» выразил готовность перейти к католическую веру и униженно валялся в ногах у короля, вымаливая себе прощение. Однако 15 июля он был казнен на тауэрском холме. Его казнь вошла в историю, как одна из самых непрофессиональных. Палач нанес Монмауту пять ударов топором, а потом еще ножом отделял его голову от туловища.

Решать судьбы пленных повстанцев был послан верховный судья Английского королевства Джеффрис, который устроил им жестокую расправу, прозванную «кровавым судом».

У Джеффриса было всего четыре помощника, поэтому он судил повстанцев сразу партиями по несколько десятков человек и не слушал уверений в невиновности. Например, в Рорчестере уже в первый день перед ним предстали 98 человек. Всех их он приговорил к повешению до неполного удушения, потрошению и четвертованию.

За 9 дней Джеффрис вынес повстанцам 1336 смертных приговора. Палачи не успевали приводить их в исполнение, хотя им в помощь были переданы мясники. Тогда было решено осужденных не лишить жизни, а продавать на плантации в Вест-Индию. Таким образом в знаменитом романе Саббатини оказался на сахарной плантации капитан Блад.

Еще один народный бунт, известный как «пентрихское восстание» вспыхнул 9 июня 1917 года. Но как быстро вспыхнул, столь же быстро и погас под воздействием 15-го драгунского полка вставшего на дороге у восставших. Их вожди: чулочник Брандрет, шахтер Лудлэм и каменщик Тернер по традиции были приговорены к повешению не до полного удушения, потрошению и четвертованию.

В начале XIX века бурно прогрессирующий капитализм в Англии столкнулся с существенной проблемой – «луддитами» - разрушителями машин. Это была довольно отлаженная организация с хорошей конспирацией. Поэтому так и осталось загадкой -кто же направлял вылазки «подданных короля Луда», которые по ночам крушили станки при помощи тяжелого кузнечного молота.

В 1811 году удалось поймать 7 ноттингемских луддитов. Их приговорили к наказанию по статье за самовольную порчу промышленного оборудования. По этой статье санкция предусматривала депортацию в австралийские лагеря для осужденных преступников на срок до 14 лет.

Однако парламенту показалось наказание в виде отправки в Австралию слишком легким и он утяжелил его до смертной казни. Но поэт лорд Байрон рьяно встал в палате лордов на защиту луддитов.

В 1830 году мода на разрушение машин перекинулась из города в деревню. В сельской местности стали уничтожать сельскохозяйственные машины на зажиточных фермах. Сельские разрушители не были столь хорошо организованы, а потому их довольно быстро переловили. 9 человек приговорили к смертной казни, а еще 457 – к ссылке на каторгу.

Не церемонились с мятежниками и во Франции.

В XIV веке в разгар Столетней войны во Франции вспыхнуло народное восстание, получившее название «Жакерии».

При поддержке городской черни Жаки вошли в Мо. Но на рыночной площади их встретило рыцарское ополчение, которое опрокинуло плохо вооруженных и не организованных мятежников. Около 7 тысяч восставших рыцари перебили, остальных изгнали из города. А после победы рыцари подожгли усмиренный город и сожгли его дотла со всей городской чернью.

Король Наварры попросил перемирия у вождя жаков Гильома Шарля и выразил желание переговорить с ним. Шарль пошел к нему запросто, не потребовав никаких заложников. И в результате был схвачен, после чего казнен. Но перед смертью его еще подвергли истязанию – короновали раскаленным треножником. После казни вождя восставших и разгрома жаков дворяне учинили жестокую расправу восставшим крестьянам. В городе Жэрберэй около 300 крестьян, закрывшихся в храме, сожгли заживо. В Бри Жаков вешали на дверях их хижин.

В романе Дюма «Три мушкетера» кардинал Ришелье предстает главным интриганом. Однако поневоле станешь интриганом, когда против тебя то и дело возникают заговоры.

Герцог Орлеанский, брат короля, герцог Бульонский и примкнувший к ним обер-шталмейстер Сен-Мар, бывший фаворит короля, решили с помощью Испании поменять власть во Франции. Гастон Орлеанский намеревался в случае удачи занять престол, Сен-Мар – место Ришелье, а испанцы - получить выгодный мир, которого они давно и тщетно добивались, воюя с Францией. Однако Ришелье помогла королева Анна Австрийская, которая передала ему текст хранившегося у нее тайного договора Гастона Орлеанского с Испанией. Имея на руках неопровержимое доказательство измены, Ришелье добился у короля разрешения арестовать высокопоставленных заговорщиков.

Сен-Мар, узнав, что тучи над его головой сгущаются, попытался сбежать. Однако городские ворота Парижа оказались закрыты и ему пришлось найти убежище в бедной лачуге. Там его и арестовали. Герцоги Орлеанский и Бульонский заслужили прощение короля Людовика XIII, раскаявшись, выдав своих сообщников и простившись с некоторыми из своих владений. Поэтому из руководителей заговора на плаху отправился один Сен-Мар.

Альфред де Виньи в романе «Сен-Мар, или Заговор при Людовике XIII» так описал казнь бывшего королевского фаворита:

«12 сентября 1642 года в Лионе на заре из всех городских ворот стали сходиться или съезжаться пехотные и кавалерийские войска... Четыре роты лионских буржуа, называемых знаменосцами - 100-120 тысяч человек - построились на площади Терро... Посреди площади был воздвигнут эшафот семи футов вышиной, а на нем - столб, перед коим поместили плаху... К оному эшафоту со стороны Дам де Сан-Пьер приставили лестницу в восемь ступеней...

После трижды прозвучавших сигналов трубы был оглашен приговор лионского суда...

Сен-Мар обнял де Ту и первым взошел на эшафот и оглядел огромное скопление народа, на лице его не было и тени страха. Сен-Мар поклонился на все четыре стороны, стал на колени, воздавая хвалу Господу и вручая ему свою душу. В то время как он целовал распятие, священник велел народу молиться за него, а Сен-Мар, подняв распятие и соединив над головой руки, обратился с той же просьбой к народу. По доброй воле встал он на колени перед плахой, крепко обхватив ее, положил на плаху голову и спросил у исповедальника: «Отец мой, так ли я держу голову?»

Пока ему обрезали волосы, он молвил, вздыхая: «Боже мой, что такое мир сей? Боже мой, прими мою мученическую смерть во искупление грехов моих». И, обратившись к палачу, который стоял рядом, но еще не вынимал топор из мешка, он спросил: «Чего же ты ждешь, почему медлишь?»

Духовник, приблизившись, дал ему крест, а он с невероятным присутствием духа попросил держать распятие у него перед глазами, которые попросил не завязывать.
Сен-Мар крепче обнял плаху, и в воздухе сверкнул топор...

Де Ту палач нанес три удара, прежде чем голова осужденного упала на помост.

Старый слуга Сен-Мара, державший его лошадь, как то подобает при погребальном шествии, остановился у подножия эшафота и смотрел на своего господина, вплоть до ужасного конца, затем рухнул мертвый».

На Руси, как и везде бунтовщиков не жаловали, а потому обращались с ними с особой жестокостью. Причем подчас казнили не только зачинщиков, а всех.

Особенно были распространены массовые казни мятежников в 17 веке. Когда бунтовщиков было сравнительно немного, их вешали, когда много - топили.

Одним из первых крупных возмутителей царского спокойствия в российском государстве стал Иван Болотников. Говорят, что он происходил из обнищавших боярских детей. От бедности даже продался в холопы к князю Телятевскому, от которого бежал к вольным казакам.

Был взят в плен татарами, которые продали Болотникова в рабство туркам. В качестве гребца-невольника участвовал в ряде морских сражений. Освобожденный итальянцами, Болотников вернулся в Россию, где примкнул к Лжедмитрию I, который сделал его воеводой. После гибели Лжедмитрия I в 1606 году Болотников начал боевые действия против власти царя Василия Шуйского, именуя себя «воеводой царевича Дмитрия». Из-за того, что Болотников охотно брал в свое войско крепостных крестьян, его борьбу с правительственными войсками стали называть крестьянским восстанием, что не совсем верно.

Шуйский оказался сильнее, его армия одолела болотниковцев, а потом подвергла их жестокой расправе. В 1607 году около четырех тысяч мятежников утопили. Один из очевидцев так описывал их казнь:

«Людей в Москве ежедневно топили. Эта казнь столь ужасная, что ее нельзя представить себе, совершалась в Москве уже два года сряду и все еще не прекращалась. Весною во время половодья вместе со льдом были выбрасываемы на равнину человеческие трупы, изъеденные щуками и другими рыбами. Эти трупы, покрытые раками и червями, точившими их до костей, лежали целыми тысячами и гнили. Всё это я сам видел в Москве...

Пленных мятежников каждую ночь выводили сотнями, ставили в ряд и убивали их как быков, ударяя дубиной по голове, а тела спускали под лед в Яузу».

Болотникова же в октябре 1607 года сослали в Каргополь, где ослепили, а потом тоже утопили.

Донского атамана Степана Тимофеевича Разина советская пропаганда наградила званием народного героя, борца с царским произволом. По старым понятиям он - предводитель Крестьянской войны 1670-1671 годов, а по новым – просто разбойник.
Во второй половине 1980-х в России, во времена перестройки, многие культовые фигуры стали развенчиваться. Помнится, тогда в весьма прогрессивном журнале по тем временам – «Сельской молодежи» появилась статья, по новому раскрывавшая образы старых героев. Автор, в частности, раскопал информацию про Стеньку Разина - почему тот совершил свой поход в Персию. Оказывается в Персии произошло сильное землетрясение. Крепостные стены городов и дома были разрушены, народ с нажитым имуществом сидел под открытым небом, ну, просто приходи и грабь. Что и сделал Степан Тимофеевич.

Скорее всего, Степан Разин не являлся в чистом виде ни вождем восставшего против самодержавия народа, ни разбойником. А был лишь сыном своего времени и отважным казачьим атаманом.

Против власти Разин поднялся с оружием в руках из-за урезания царем казацких вольностей и в связи с жестокой расправой в 1665 году князя Ю.А. Долгорукова над старшим братом Степана - Иваном за попытку вместе с отрядом казаков самовольно покинуть театр военных действий против поляков.

Любой бунт на Руси, как правило, становился источником страшного кровопролития. Не стало исключением и бунт Степана Разина.

Замечено, что жестокость людей зачастую усиливается по мере роста их амбиций. Пока Стенька Разин был простым казачьим атаманом и разбойничал на Дону, он был более милостив. Например, разбив и захватив в плен возле Черного Яра московского воеводу Беклемищева, он приказал всего лишь высечь его. А вот став предводителем крестьянского восстания, Степан Тимофеевич Разин плененных противников уже не жалел. Этот народный вождь привлекал на свою сторону бедный люд «прелестными (от слова «прельщать») письмами, в которых призывал истреблять: воевод, дворян, бояр, приказных людей, «изменников вывадить и мирских крапивцев вывадить».

И в своем масштабном освободительном походе по Волге Степан Разин оправдывал слова делом – во множестве предавая пыткам и казням дворян, чиновников и царских офицеров. Так, после захвата им Царицына разинцы проволокли плененного воеводу Тимофея Тургенева с петлей на шее до Волги, где и утопили. Особенно Разин «отличился» при взятии Астрахани. Руководителя обороны этого города князя Прозоровского по его приказу сбросили с колокольни на крепостные стены. А потом казнили и других пленных.

В октябре 1676 года 20-тысячное войско Разина было разбито, а самого атамана пленили зажиточные казаки под руководством войскового атамана Корнила Яковлева, которые выдали его московским властям.

Въезд в Москву Степана Разина с братом Фролом в 1671 году описал один из очевидцев:

«Везли из-за Тверских ворот на телеге высокой, а в телеге было впряжено три лошади ямских; да около вора сидели стрельцы четыре человека, с дубиньем, в саблях и не велели ему ничего говорить едучи. Да за ним же, вором, вели товарища его на чепях два человека стрельцов. А сделана была ему, вору, на телеге виселица, и топор воткнут, и плаха положена перед ним, и петля над ним повешена, и весь роскован по столбам... А везен в кафтанишке черном в сермяжном, да в чулках белых, да в бахалках солдатских... А как его, вора, везли из-за Тверских ворот, смотреть ездили всяких чинов люди и весь народ Московского государства».

Везли Степана Разина стоя, чтобы больше народа могли на него поглазеть, на него был одет специальный ошейник с ручками. Ошейник был прикован к возку короткой цепью, чтобы пленник не мог сесть. Подобный ошейник был надет и на брата Степана – Фрола. Только он был прикован к возку и вынужден был бежать за ним следом. На ошейниках братьев Разиных были специальные ручки, за которые стражники могли волочь пленников, вздумай те сопротивляться.

Кроме того, цепи, в которые их заковали, специально были освящены в церкви, чтобы бунтовщики ненароком не сбежали.

В Москве Разина жестоко пытали (избивали, выворачивали суставы, жгли на горячих углях), но он мужественно переносил все экзекуции, не проронив ни слова. По городу поползли слухи, будто Стенька заколдован – ни огонь его не берёт, ни дыба, ни железо… Тогда его решили образцово-показательно казнить на виду у всего честного народа.

6 июня 1671 года в Москве на Красной площади был казнен мучительной смертью для назидания всем прочим бунтовщикам «вор, изменник и богоотступник» Степан Разин. Ему сначала отрубили руки, потом ноги и лишь после – голову. Тело Разина было рассечено на части, воткнуто на колья, а внутренности брошены на съедение собакам.

Одной из соратниц Степана Разина была Алена Арзамасская. Эта простая крестьянка была не чета персидской княжне. Ее Стенька Разин вряд ли посмел бросить в Волгу. Складывается впечатление, что Алена сама могла бросить в Волгу любого мужика. По свидетельству летописцев она отличалась недюжей силой и непревзойденной меткостью при стрельбе из лука. Причем ее лук был настолько тугой, что никто из пленивших ее солдат не смог натянуть его.

Став вдовой в молодые годы, Алена постриглась в монахини в женском Николаевском монастыре под Арзамасом. Но когда началось восстание Разина, сбросила монашеские одежды, собрала отряд в несколько сот человек и овладела с ним городом Темников, которым управляла более двух месяцев.

Однако 4 декабря 1670 года Темников был взят царскими войсками под командованием воеводы Ю.А. Долгорукова. Алена укрылась в церкви и отстреливалась из лука до последней стрелы, при этом убив еще семь или восемь солдат. Когда стрелы кончились, она отшвырнула лук и саблю и припала к церковному алтарю. Только после этого ее пленили ворвавшиеся в церковь солдаты.

В неволе Алену подвергли страшным пыткам, а потом казнили путем сожжения в срубе. Немец Иоганн Фриш так описывал ее казнь:

«Через несколько дней после (казни Разина) была сожжена монахиня, которая, находясь с ним (заодно), подобно амазонке, превосходила мужчин своей необычной отвагой… Ее мужество проявилось также во время казни, когда она спокойно взошла на край хижины, сооружённой по московскому обычаю из дерева, соломы и других горючих вещей, и, перекрестившись и свершив другие обряды, смело прыгнула в неё, захлопнула за собой крышку и, когда всё было охвачено пламенем, не издала ни звука».

Существует легенда, что царица, дабы навеки вычеркнуть из памяти народной имя Алены Арзамасской запретила под страхом смерти употреблять имя Алена. После этого возникло заблуждение, что имя Алена – производное от Елены. На самом деле это никакое не производное, а нормальное старорусское имя.

Походный атаман донских казаков Кондратий Булавин, как и другой атаман – Стенька Разин, мало походил на борца за свободу крестьян. Он был сообщником изменника гетмана Ивана Мазепы и скорее преследовал свои цели, чем народные. Просто поводом для его восстания стало то, что полковник князь Юрий Долгоруков, по Царскому указу, в восьми казацких станицах схватил и выслал на прежние жилища до 3 тысяч беглых людей из России. Это вызвало возмущение среди казаков. И тогда это возмущение возглавил Степан Булавин. Ночью он напал на князя Долгорукова, убил его и всех бывших при нём офицеров и солдат, числом около тысячи человек.

А потом учинил расправу над лояльными России казаками. Захватив город Черкасск, мятежники отрубили головы атаману Лукьяну Максимову с четырьмя старшинами, удушили пятого старшину Ефрема Петрова, после чего провозгласили Булавина войсковым атаманом.

Однако верные царю казаки вскоре отбили Черкасск обратно. 7 июля 1708 года они окружили дом, где укрылся Булавин со своими ближайшими соратниками и решили его поджечь. Буславин увидев, что дом обкладывают камышом, решил не ждать гибели в огне, и застрелился из пистолета. Позже в Азове был предан казни его труп, которому отрубили голову, после чего повесили.

Но самым масштабным народным бунтом в России было, безусловно, восстание Емельяна Пугачева. Его войсками была захвачена огромная территория, на которой он огнем, мечом и казнями устанавливал свой порядок.

Емельян Пугачев, провозгласивший себя царем, и вел себя в соответствии со своими представлениями о том как должен казнить и миловать самодержец. Должно быть кого-то он, кроме героя из пушкинской «Капитанской дочки», и миловал, но еще больше казнил. А поскольку в конечном итоге именно Пугачев оказался побежденным, то его противники смогли составить детальный реестр злодеяний бунтовщика-самозванца.

В «Материалах для истории пугачевского бунта», опубликованных академиком Яковом Гротом в 1875 году приводятся такие данные о казненных Пугачевым:

«Страдальческой смертью замучено: дворян - 67, их жен - 90, обоего пола детей - 94. Перебито до смерти дворян - 232, их жен - 103, младенцев - 49. Повешено дворян - 335, их жен - 231, обоего пола детей 99. Застрелено дворян - 76, их жен - 16, обоего пола детей - 29. Потоплено дворянских младенцев - 15. Заколото дворян - 43, их жен - 13, обоего пола детей - 16. Изрублено дворян - 43, их жен - 21. Итого: дворян, их жен и детей разными смертями умерщвлено 1 572.

Повешено священников - 102, да в ризах и с крестами - 4, их жен - 47, дьяконов - 25, причетчиков - 59. Итого: священников и церковнослужителей с их женами истреблено - 237. Унтер-офицеров и прочих нижних чинов умерщвлено - 118, их жен -14. Разночинцев - 716, их жен - 105, обоего пола детей - 39. Канцелярских служителей - 45. Итого: унтер-офицеров и приказных служителей их женами и детьми истреблено - 1 037. Всего дворян и прочих чинов истреблено - 2 791».

Из этой сухой статистики наглядно видно каким методам казни народные борцы за свободу отдавали предпочтение: повешение, расстрел, утопление и простое порубание без лишних проволочек. Впрочем порой пугачевцы проявляли и жестокую изобретательность.

Так Александр Пушкин в свой «Истории Пугачева» описывал взятие крепости Татищевой. Ее защитники под началом полковника Елагина оказали бунтовщикам отчаянное, хотя и безнадежное сопротивление. Пугачевцы ворвались в дымящиеся развалины крепости, схватили офицеров и приступили к расправе над ними и их близкими. Пушкин описывал это так: «Билову отсекли голову. С Елагина, человека тучного, содрали кожу; злодеи вынули из него сало и мазали свои раны. Жену его изрубили. …Вдова майора Веселовского, бежавшая из Рассыпной, также находилась в Татищевой. Ее удавили. Все офицеры были повешены. Несколько солдат и Башкирцев выведены в поле и расстреляны…».

Казнями Емельян Пугачев хотел запугать власть, но и та действовала схожими методами. Чтобы испугать мятежников, в Москве был публично казнен «в страх бездельникам» захваченный в плен соратник Пугачева - Белобородов. Князь М.Н. Волконский, руководивший экзекуцией, 6 сентября 1774 года рапортовал Екатерине II, что «учинена смертная казнь отсечением головы при многих тысячах смотрителей, не только городовых жителей, но и поселян, ибо я принаровил сию экзекуцию в торговый день, то многое число крестьян, на торг приехавших, в числе смотрителей были. И тако повсюду слух скоро разнесется и я надеюсь, всемилостивейшая государыня, что сей страx хороший в черни эфект сделает».

Но с гораздо большей помпой была позже обставлена казнь самого Пугачева 10 января 1775 года в Москве на Болотной площади. О ней было объявлено заранее, а потому все окрестности лобного места и даже крыши домов были усеяны зрителями.
Сцена казни хорошо описана в записках И.И. Дмитриева, их даже использовал А.С. Пушкин в своей книге «История Пугачева». Дмитриев писал:

«В десятый день января тысяча семь сот семьдесят пятого года, в восемь или девять часов по полуночи, приехали мы на болото; на середине его воздвигнут был эшафот, или лобное место, вкруг коего построены были пехотные полки. Начальники и офицеры имели знаки и шарфы сверх шуб, по причине жестокого мороза. Тут же находился и обер-полицеймейстер Архаров, окруженный своими чиновниками и ординарцами. На высоте или помосте лобного места увидел я с отвращением в первый раз исполнителей казни. Позади фрунта всe пространство болота, или, лучше сказать, низкой лощины, все кровли домов и лавок, на высотах с обеих сторон ее, усеяны были людьми обоего пола и различного состояния. Любопытные зрители даже вспрыгивали на козлы и запятки карет и колясок. Вдруг всe восколебалось, и с шумом заговорило: везут, везут! Вскоре появился отряд кирасир, за ним необыкновенной высоты сани, и в них сидел Пугачев: насупротив духовник его, и еще какой-то чиновник, вероятно секретарь Тайной экспедиции, за санями следовал еще отряд конницы.

Пугачев с непокрытою головою, кланялся на обе стороны, пока везли его. Я не заметил в чертах лица его ничего свирепого. На взгляд он был сорока лет; роста среднего, лицом смугл и бледен; глаза его сверкали; нос имел кругловатый; волосы, помнится, черные и небольшую бороду клином.

Сани остановились против крыльца лобного места. Пугачев и любимец его Перфильев, в препровождении духовника и двух чиновников, едва взошли на эшафот, раздалось повелительное слово: на караул; и один из чиновников начал читать манифест. Почти каждое слово до меня доходило.

При произнесении чтецом имени и прозвища главного злодея, также и станицы, где он родился, обер-полицеймейстер спрашивал его громко: "Ты ли донской казак Емелька Пугачев?" Он столь же громко ответствовал: "так, государь, я донской казак, Зимовейской станицы, Емелька Пугачев". Потом, во всe продолжение чтения манифеста, он, глядя на собор, часто крестился, между тем, как сподвижник его Перфильев, немалого роста, сутулый, рябой и свиреповидный, стоял неподвижно, потупя глаза в землю. По прочтении манифеста, духовник сказал им несколько слов, благословил их и пошел с эшафота. Читавший манифест последовал за ним. Тогда Пугачев сделал с крестным знамением несколько земных поклонов, обратясь к соборам; потом с уторопленным видом стал прощаться с народом; кланялся на все стороны, говоря прерывающимся голосом: "прости, народ православный; отпусти мне, в чем я согрубил пред тобою; прости, народ православный!" - При сем слове экзекутор дал знак: палачи бросились раздевать его; сорвали белый бараний тулуп, стали раздирать рукава шелкового малинового полукафтанья. Тогда он сплеснул руками, опрокинулся навзничь, и вмиг окровавленная голова уже висела в воздухе: палач взмахнул ее за волосы. С Перфильевым последовало то же».

Пугачева с Перфильевым четвертовали. Им отсекли головы, руки и ноги. Причем за счет того, что их сначала обезглавили, сократили их страдания. Отрезанные части тела несколько дней были выставлены у московских застав, а после сожжены вместе с телами и пепел развеян.

Еще трое из числа руководителей пугачевского бунта: Максим Шигаев, Василий Торнов и Тимофей Подуров были повешены.

Екатерина II не стала подвергать бунтовщиков-пугачевцев массовым казням, ограничившись лишь показательным умерщвлением самых главных из них. Например, организатора мятежа в Башкирии и генерала пугачевского войска Салавата Юлаева она оставила в живых. Правда дальнейшая судьба его была безрадостной. Приговоренный к пожизненной каторге Салават Юлаев 19 ноября 1775 года был доставлен на каторгу в Рогервик на территории нынешней Эстонии, где и скончался 8 октября (26 сентября по ст. стилю) 1800 года.

Жена Пугачева - Софья, дети, а также вторая жена – «императрица» Устинья были сосланы навечно в Кексгольм.

Гораздо менее, нежели казни пугачевцев известны расправы над польскими мятежниками.

Северин Наливайко возглавил восстание крестьян и казаков на Украине в конце 16 века. Захватив несколько городов, Наливайко отправил письмо польскому королю Сигизмунду 3 с просьбой отвести казакам свободную землю между реками Бугом и Днестром в обмен на обязательство помогать Речи Посполитой в войнах с соседними странами. Однако король вместо ответа послал восставшим войска для их усмирения. В мае 1596 года на урочище Солонице казаки, отгородившись возами в четыре ряда, больше двух недель выдерживали осаду поляков, окруживших табор с трёх сторон (с четвертой стороны было болото). Но недостаток провизии сломил их дух к сопротивлению. Казаки предали Наливайко и передали его полякам, желая спасти свою жизнь. Наливайко отправили в Варшаву, где после двухлетнего заключения и пыток его казнили в 1597 году.

По одной версии его сожгли живьем в медном быке, по другой – просто обезглавили.

Иван Гонта поднял бунт против польских магнатов и стал одним из вождей гайдамаков. Говорят, что его выдал польским властям российский полковник Гурьев, обещавший гайдамакам поддержку русских войск.

Гонта был осужден особым церковным трибуналом, который состоял из трех монахов и ксендза. После десятидневной пытки Гонте был вынесен смертный приговор. Монахи проявили садистскую фантазию в выборе вида казни. Наказание должно было длиться на протяжении двух недель и сопровождаться ужасной пыткой, отрыванием кожи кусками, четвертованием и вырыванием сердца. Однако уже на третий день коронный гетман Ксаверы Браницкий «сжалился» над Гонтой, который стойко выносил все экзекуции, и приказал отрубить ему голову. Оставшуюся часть казни проделывали уже над трупом. Останки Гонты выставили для острастки в 14 городах Правобережной Украины.

Позже Гонту воспел Шевченко в поэме «Гайдамаки».

Подавив в Германии революцию 1848 года, Бисмарк потребовал публичной казни её лидеров. На аргумент одного из своих оппонентов о том, что жизнь у человека может отобрать только Бог, железный канцлер без тени сомнения ответил: «Господь Бог не может уследить за всеми мерзавцами на земле, а потому нуждается в нашей помощи».

Шёл солдат по дороге: раз-два! раз- Два! Ранец за спиной, сабля на боку. Он шёл домой с войны. И вдруг на дороге встретилась ему ведьма. Ведьма была старая и страшная. Нижняя губа у неё отвисла до самой груди.

— Здорово, служивый! — сказала ведьма. — Какая у тебя славная сабля и большой ранец! Вот бравый солдат! И денег у тебя сейчас будет вволю.

— Спасибо, старая ведьма, — сказал солдат.

— Вон видишь то большое дерево? — сказала ведьма. — Оно внутри пустое. Полезай на дерево, там наверху дупло. Лезь в это дупло и спускайся в самый низ. А я обвяжу тебя верёвкой вокруг пояса и вытащу назад, как только ты крикнешь.

— А зачем мне лезть в это дупло? — спросил солдат.

— За деньгами, — сказала ведьма, — дерево это не простое. Как спустишься в самый низ, увидишь длинный подземный ход. Там совсем светло — днём и ночью горят сотни ламп. Иди, не сворачивая, по подземному ходу. А дойдёшь до конца — прямо перед тобой будут три двери. В каждой двери торчит ключ. Поверни его, и дверь откроется. В первой комнате стоит большой сундук. На сундуке сидит собака. Глаза у этой собаки, словно два чайных блюдца. Но ты не бойся. Я дам тебе свой синий клетчатый передник, расстели его по полу и смело хватай собаку. А схватишь — сажай её скорей на мой передник. Ну, а потом открывай сундук и бери из него денег сколько хочешь. Да только в этом сундуке одни медные деньги. А если серебра захочешь, ступай во вторую комнату. И там стоит сундук. И на том сундуке сидит собака. Глаза у неё, что твои мельничные колёса. Только ты не пугайся — хватай её и сажай на передник, а потом бери себе серебряные денежки. Ну, а уж если золота тебе захочется, иди в третью комнату. Посреди третьей комнаты стоит сундук, доверху полный золота. Сундук этот сторожит самая большая собака. Каждый глаз у неё величиной с башню. Сумеешь ты посадить её на мой передник — твоё счастье: не тронет тебя собака. Бери тогда золота сколько твоей душе угодно!

— Всё это очень хорошо, — сказал солдат. — Но что же ты с меня возьмёшь за это, старая ведьма? Ведь что-нибудь тебе от меня нужно.

— Я не возьму с тебя ни полушки! — сказала ведьма. — Только принеси ты мне старое огниво, которое позабыла там, внизу, моя бабушка, когда лазила туда последний раз.

— Ну ладно, обвязывай меня верёвкой! — сказал солдат.

— Готово! — сказала ведьма. — А вот тебе мой клетчатый передник.

И солдат полез на дерево. Нашёл он дупло и спустился по нему в самый низ. Как сказала ведьма, так всё и вышло: смотрит солдат — перед ним подземный ход. И светло там как днём, — сотни ламп горят. Пошёл солдат по этому подземелью. Шёл-шёл и дошёл до самого конца. Дальше идти некуда. Видит солдат — перед ним три двери. А в дверях ключи торчат.

Открыл солдат первую дверь и вошёл в комнату. Посреди комнаты сундук стоит, на сундуке сидит собака. Глаза у неё, словно два чайных блюдца. Глядит на солдата собака и вертит глазами в разные стороны.

— Ну и чудище! — сказал солдат, схватил собаку и мигом посадил её на ведьмин передник.

Тут собака присмирела, а солдат открыл сундук и давай оттуда деньги таскать. Набрал себе полные карманы медных денег, закрыл сундук и опять посадил на него собаку, а сам пошёл в другую комнату.

Правду сказала ведьма — и в этой комнате на сундуке сидела собака. Глаза У неё были, что мельничные колёса.

— Ну, чего ты на меня уставилась? Как бы твои глазищи не выскочили! — сказал солдат, схватил собаку и посадил на ведьмин передник, а сам скорей к сундуку.

В сундуке серебра полным-полно. Выбросил солдат из карманов медные деньги, набил оба кармана и ранец серебром. Потом вошёл солдат в третью комнату.

Вошёл — и рот разинул. Ну и чудеса! Среди комнаты стоял золотой сундук, а на сундуке сидело настоящее страшилище. Глаза — ни дать ни взять две башни. Вертелись они, точно колёса самой быстроходной кареты.

— Здравия желаю! — сказал солдат и взял под козырёк. Такой собаки он ещё не видывал.

Долго смотреть он, впрочем, не стал. Схватил собаку в охапку, посадил её на ведьмин передник, а сам открыл сундук. Батюшки, сколько тут было золота! На это золото можно было бы купить целый столичный город, все игрушки, всех оловянных солдатиков, всех деревянных лошадок и все пряники на свете. На всё хватило бы.

Тут солдат повыкидывал из карманов и ранца серебряные деньги и обеими руками начал выгребать из сундука золото. Набил золотом карманы, набил ранец, шапку, сапоги. Столько набрал золота, что еле-еле с места сдвинулся!

Вот теперь-то он был богат!

Посадил он собаку на сундук, захлопнул дверь и закричал:

— Эй, тащи наверх, старая ведьма!

— А огниво моё ты взял? — спросила ведьма.

— Ах ты, чёрт побери, совсем было забыл про твоё огниво! — сказал солдат.

Пошёл он назад, отыскал ведьмино огниво и сунул его в карман.

— Ну, тащи! Нашёл твоё огниво! — крикнул он ведьме.

Ведьма дёрнула верёвку и вытащила солдата наверх. И очутился солдат опять на большой дороге.

— Ну, давай мне огниво, — сказала ведьма.

— На что тебе, ведьма, это огниво? — спросил солдат.

— Не твоё дело! — сказала ведьма. — Ты ведь получил деньги? Отдай же мне огниво!

— Ну нет! — сказал солдат. — Говори сейчас же, зачем тебе огниво, не то я вытащу саблю да отрублю тебе голову.

— Не скажу! — ответила ведьма.

Тогда солдат схватил саблю и отрубил ведьме голову. Упала ведьма наземь — Да тут и умерла. А солдат завязал все свои деньги в ведьмин клетчатый передник, взвалил узел на спину и отправился прямо в город.

Город был большой и богатый. Солдат пошёл в самую большую гостиницу, нанял себе самые лучшие комнаты и приказал подать все свои любимые кушанья — ведь он теперь был богачом.

Слуга, который чистил его сапоги, удивился, что у такого богатого господина такие плохие сапоги, — ведь солдат ещё не успел купить новые. Зато на другой день он купил себе самую красивую одежду, шляпу с пером и сапоги со шпорами.

Теперь солдат стал настоящим барином. Ему рассказали обо всех чудесах, какие были в этом городе. Рассказали и о короле, у которого была прекрасная дочь принцесса.

— А как бы мне повидать эту принцессу? — спросил солдат.

— Ну, это не так-то просто, — сказали ему. — Принцесса живёт в большом медном замке, а вокруг замка высокие стены и каменные башни. Никто, кроме самого короля, не смеет ни войти туда, ни выйти оттуда, потому что королю предсказали, что его дочери суждено стать женой простого солдата. А королю породниться с простым солдатом, понятно, не очень хочется. Вот он и держит принцессу взаперти.

Пожалел солдат, что нельзя поглядеть на принцессу, да, впрочем, долго горевать не стал. И без принцессы зажил он весело: ходил в театр, гулял в королевском саду и раздавал деньги бедным. Он ведь сам испытал, как плохо сидеть без гроша в кармане.

Ну, а раз солдат был богат, жил весело и одевался красиво, то и друзей у него стало много. Все называли его славным малым, настоящим барином, а это ему очень нравилось.

Вот тратил-тратил солдат деньги и видит однажды — осталось в кармане у него всего-навсего две денежки. И пришлось солдату перебраться из хороших мест в тесную каморку под самой крышей. Вспомнил он прежние времена: сам стал чистить себе сапоги и зашивать на них дырки. Никто из друзей больше не навещал его — уж очень высоко теперь было подниматься к нему.

Раз как-то вечером сидел солдат в своей каморке. Уже совсем стемнело, а у него не было денег даже на свечку. Тут он вспомнил про ведьмино огниво. Достал солдат огниво и стал высекать огонь. Только ударил он по кремню, дверь распахнулась и вбежала собака с глазами, точно чайные блюдца.

Это была та самая собака, которую солдат видел в первой комнате подземелья.

— Что прикажешь, солдат? — спросила собака.

— Вот так штука! — сказал солдат. — Огниво-то, выходит, не простое. Не выручит ли оно меня из беды?.. Добудь-ка мне деньжонок! — приказал он собаке.

И только вымолвил, собаки и след простыл. Но не успел солдат сосчитать до двух, как собака уж тут как тут, а в зубах у неё большой мешок, битком набитый медными деньгами.

Понял теперь солдат, что за чудесное было у него огниво. Стоило ударить по кремню один раз — являлась собака с глазами, что чайные блюдца, а два раза ударит солдат — бежит к нему собака с глазами, как мельничные колёса. Три раза ударит, и собака, у которой каждый глаз с башню, стоит перед ним и ждёт приказаний. Первая собака тащит ему медные деньги, вторая — серебро, а третья — чистое золото.

И вот солдат опять разбогател, перебрался в самые лучшие комнаты, снова стал щеголять в нарядном платье.

Тут все его друзья опять повадились ходить к нему и очень его полюбили.

Как-то раз пришло солдату в голову;

«А почему бы мне не повидать принцессу? Все говорят, что она такая красавица. Что толку, если она век свой просидит в медном замке, за высокими стенами да башнями? Ну-ка, где моё огниво?»

И он ударил по кремню один раз. В тот же миг явилась собака с глазами, словно блюдце.

— Вот что, любезная! — сказал солдат. — Теперь, правда, уже ночь, но я хочу поглядеть на принцессу. Доставь-ка её сюда на минуточку. Ну, шагом марш!

Собака тотчас убежала, и не успел солдат опомниться, как она явилась снова, а на спине у неё лежала спящая принцесса.

Принцесса была чудо как хороша. С первого взгляда было видно, что это настоящая принцесса. Солдат наш никак не мог удержаться, чтобы не поцеловать её, — на то ведь он и был солдат, настоящий кавалер, с головы до пяток. Потом собака отнесла принцессу назад так же, как и принесла.

За утренним чаем принцесса рассказала королю и королеве, что она видела ночью удивительный сон: будто она ехала верхом на собаке и какой-то солдат поцеловал её.

— Вот так история! — сказала королева.

Видно, ей этот сон не очень понравился.

На следующую ночь к постели принцессы приставили старуху фрейлину и приказали разузнать, был ли то в самом деле сон или что-нибудь другое.

А солдату опять до смерти захотелось увидеть красавицу принцессу.

И вот ночью в медный замок, как и вчера, явилась собака, схватила принцессу и помчалась с ней во всю прыть. Тут старуха фрейлина надела непромокаемые сапоги и пустилась вдогонку. Увидев, что собака скрылась с принцессой в одном большом доме, фрейлина подумала: «Теперь-то мы разыщем молодчика!» И она нарисовала мелом на воротах дома большой крест, а сама спокойно отправилась домой спать.

Но напрасно она успокоилась: когда пришло время нести принцессу назад, собака увидела на воротах крест и сейчас же догадалась, в чём тут дело. Она взяла кусок мела и наставила кресты на всех воротах города. Это было ловко придумано: теперь фрейлина никак не могла бы отыскать нужные ворота — ведь повсюду стояли такие же белые кресты.

Рано утром король с королевой, старуха фрейлина и все королевские офицеры пошли посмотреть, куда ездит принцесса на собаке по ночам.

— Вот куда! — сказал король, увидев белый крест на первых воротах.

— Нет, вот куда! — сказала королева, увидев крест на других воротах.

— А вон и там крест, и здесь! — сказали офицеры.

И на какие бы ворота они ни смотрели, везде были белые кресты. Так и не добились они никакого толку.

Но королева была женщина умная, мастерица на все руки, а не только в каретах разъезжать. Она приказала слугам подать свои золотые ножницы и кусок шёлку и сшила красивый маленький мешочек. В этот мешочек она насыпала гречневой крупы и незаметно привязала его на спину принцессе. Потом проткнула в мешочке дырку, чтобы крупа понемногу сыпалась на дорогу, когда принцесса поедет к своему солдату.

И вот ночью явилась собака, посадила принцессу к себе на спину и понесла к солдату. А солдат уже успел так полюбить принцессу, что от всей души хотел жениться на ней. Да и принцем стать было бы недурно.

Собака бежала быстро, а крупа сыпалась из мешочка по всей дороге от медного замка до дома солдата. Но собака ничего не заметила.

Поутру король и королева вышли из дворца, поглядели на дорогу и сразу узнали, куда ездила принцесса. Солдата схватили и посадили в тюрьму.

Долго сидел солдат за решёткой. В тюрьме было темно и скучно. И вот однажды стражник сказал солдату:

— Завтра тебя повесят!

Грустно стало солдату. Думал он, думал, как от смерти спастись, но ничего не мог придумать. Ведь своё чудесное огниво солдат забыл дома.

На другой день утром солдат подошёл к маленькому окошечку и стал смотреть сквозь железную решётку на улицу. Народ толпами валил за город посмотреть, как будут вешать солдата. Били барабаны, проходили войска. И вот мимо самой тюрьмы пробежал какой-то мальчишка- сапожник в кожаном переднике и туфлях на босу ногу. Он мчался вприпрыжку, и вдруг одна туфля слетела у него с ноги и ударилась прямо в стену тюрьмы, около того решетчатого окошка, у которого стоял солдат.

— Эй, молодчик, не спеши! — крикнул солдат. — Я ведь ещё здесь, а без меня там дело не обойдётся! А вот если ты сбегаешь ко мне домой и принесёшь мне огниво, я тебе дам четыре серебряные монетки. Ну, живо!

Мальчишка был не прочь получить четыре серебряные монетки и стрелой пустился за огнивом, мигом принёс его, отдал солдату и...

Вот послушайте, что из этого вышло.

За городом была построена большая виселица. Вокруг неё стояли войска и толпы народу. Король и королева восседали на великолепном троне. Напротив сидели судьи и весь государственный совет. И вот солдата ввели на лестницу, и палач уже собирался накинуть ему петлю на шею. Но тут солдат попросил минутку обождать.

— Мне бы очень хотелось, — сказал он, — выкурить трубочку табаку — ведь это будет самая последняя трубочка в моей жизни.

А в этой стране был такой обычай: последнее желание осуждённого на казнь должно быть исполнено. Конечно, если это было совсем пустяковое желание.

Поэтому король никак не смог отказать солдату. И солдат сунул в рот трубку, вытащил своё огниво и стал высекать огонь. Ударил он по кремню раз, ударил два, ударил три — и вот перед ним появились три собаки. У одной глаза были, как чайные блюдца, у другой — как мельничные колёса, у третьей — как башни.

— Ну-ка, помогите мне избавиться от петли! — сказал им солдат.

Тут все три собаки бросились на судей и на государственный совет: того схватят за ноги, этого за нос, и давай подбрасывать, да так высоко, что, падая на землю, все разбивались вдребезги.

— Меня не надо! Я не хочу! — закричал король.

Но самая большая собака схватила его вместе с королевой и подбросила обоих кверху. Тут войско испугалось, а народ стал кричать:

— Да здравствует солдат! Будь, солдат, нашим королём и возьми в жёны прекрасную принцессу!

Солдата посадили в королевскую карету и повезли во дворец. Три собаки плясали перед каретой и кричали «ура». Мальчишки свистели, а войска отдавали честь. Принцесса вышла из медного замка и сделалась королевой. Понятно, она была очень довольна.

Свадебный пир продолжался целую неделю. Три собаки тоже сидели за столом, ели, пили и вертели своими громадными глазами.

Триста лет назад, 25 февраля 1713 года, королем Пруссии стал Фридрих Вильгельм I. Он вошел в историю под именем Soldatenkonig - король-солдат.

За 27 лет правления Фридриха Вильгельма I Пруссия сражалась всего один раз - в Северной войне на стороне России. И это в эпоху не утихавших в Европе битв! Откуда же взялось такое прозвище мирного короля?

После смерти отца Фридрих Вильгельм I стал правителем страны с пустой казной и слабым войском. Молодой король объявил себя «главным финансистом и фельдмаршалом» Пруссии, поставив на первое место слово «финансист» . Чтобы покончить с «порочными склонностями своих приближенных к роскоши» , он урезал бюджет двора, королевскую серебряную утварь велел переплавить в монету, сильно сократил число придворных и чиновников. Правление короля отмечено реформами юстиции, финансов, управления, постройкой мануфактур, школ, церквей и больниц. Среди них - знаменитая берлинская больница Charite (в переводе с французского «милосердие»).

В Пруссии впервые в Европе появились полевые лазареты и солдатские казармы: крестьяне и бюргеры избавились от обязанности пускать солдат на постой. Первой в Европе Пруссия приняла беженцев из других государств, в том числе 15 тысяч изгнанных из католического Зальцбурга протестантов, на обустройство которых крайне скупой король не пожалел денег, в дальнейшем искусные зальцбургские ремесленники подняли благосостояние малых городов преимущественно аграрной и малонаселенной Пруссии.

Короля с его яростными вспышками гнева боялись как огня. «Его глаз и буковая палка, знакомая спинам подданных, были повсюду» , - пишет историк. Скупость его не знала границ, но в то же время он не жалел средств на увеличение армии. За время его правления численность прусских войск выросла с 35 до 80 тысяч, человек, армия стала третьей по величине в Европе - после Австрии и Франции.

Особую страсть король испытывал к рослым солдатам, которых он называл Lange Kerle - «рослые парни» . Это нетрудно понять: тяжелые и длинноствольные ружья того времени заряжались с помощью шомпола через дуло, и высокий солдат заряжал ружье быстрее, чем невысокий. Ружья того времени были примерно в два раза тяжелее, чем карабины периода Второй мировой войны.

Стремление Фридриха Вильгельма иметь в армии солдат-исполинов стало со временем маниакальным. Королевские вербовщики сновали по всей Европе в поисках верзил. Встретив подходящего молодого человека, заводили с ним знакомство, приглашали в пивную и, позванивая серебряными монетами, уговаривали поступить на службу в Пруссию. Случай с одним верзилой стал хрестоматийным: на постоялом дворе возле Дюссельдорфа вербовщики «хорошо потчуют» русского студента, который учится в Германии, и на следующее утро тот просыпается... королевским прусским солдатом. После пяти месяцев ему удается побег из казармы - прусский король лишается одного верзилы, но зато мир получает универсального гения Михаила Ломоносова.

Так обстояло дело в армии. Но был еще полк лейб-гвардии в Потсдаме, услада королевской души. Туда направлялись лишь отборные, самые высокие и статные рекруты. Полк состоял из 2400 великанов, их король называл своими «возлюбленными детьми» . Всех гвардейцев Фридрих Вильгельм знал поименно, ему были известны подробности жизни каждого.

Самые счастливые часы жизни короля приходились на утро, когда он прогуливался на плацу перед дворцом, шел вдоль строя «возлюбленных детей» и разговаривал с ними простым народным языком о повседневных делах, выслушивая бесхитростные солдатские ответы. В такие минуты гвардейцы обращались к королю с просьбами, зная, что отказа не будет. Их положение вызывало зависть: многие помимо жалованья получали персональную королевскую надбавку, а некоторые к тому же владели пивными. Отметим попутно: рост самого короля-солдата - 165 см, а весил он к концу жизни свыше 100 кг.

Королевскую причуду высмеивали, ею злоупотребляли. Все европейские дворы знали, что Фридрих Вильгельм пойдет на все в стремлении заполучить исполинов. Использовал эту слабость короля и его друг царь Петр I. Он пригнал в Берлин 250 русских гренадеров и в ответ получил несколько сотен немецких мастеров, заложивших основы индустрии России, в том числе оружейный завод в Туле. Похожий «обмен подарками» сопровождал историю знаменитой Янтарной комнаты. Отправляли в Пруссию гренадеров и в царствование Анны Иоанновны.

В 1717 году Фридрих Вильгельм совершил сделку с правителем Саксонии Августом Сильным, страстным собирателем фарфора. Шестнадцать редких ваз и полторы сотни других предметов из китайского фарфора перекочевали из Берлина в Дрезден, а взамен в Пруссию отправились 600 рослых солдат, образовавших прусский драгунский полк. В народе их называли «фарфоровыми драгунами».

В1740 году Фридрих Вильгельм I умирает, оставив заповедь всем будущим наследникам прусского престола: «Господь дает вам трон не для праздной жизни, а для работы на благо страны». Отныне правит Пруссией сын короля-солдата, будущий Фридрих Великий («старый Фриц»). При нем солдатам сильной армии, созданной его отцом, придется вести немало войн.

Фридрих Вильгельм I достоин звания самого мирного монарха своей эпохи и великого реформатора. Его солдаты не проливали кровь из-за королевского тщеславия. Его современники - Август Сильный, Людовик XIV, Карл XII, Петр I, чьи подданные многими десятками тысяч гибли на полях сражений, с триумфом вошли в мировую историю. Фридрих Вильгельм I, прозванный «королем-солдатом», незаслуженно стал всего лишь объектом насмешек в Европе.

Король много читал об истории, и особенно об истории Англии; как все несчастные, он искал в несчастьях других сверженных государей аналогии со своим собственным положением. Его особенно поразили два обстоятельства: Яков II потерял корону из-за того, что покинул свое королевство, а Карл I был казнен за войну с парламентом. Эти размышления внушили Людовику инстинктивное отвращение к отъезду из Франции и предложению броситься в объятья армии. Для того чтобы король принял какое-нибудь из этих двух крайних решений, нужно было, чтобы его ум оказался совершенно подавлен неизбежностью грозящих опасностей.

Жестокие угрозы, которые сыпались в адрес короля и королевы, как только они показывались в окнах своего жилища, оскорбления журналистов, восклицания якобинцев , волнения и убийства, повторявшиеся в столице и провинциях, наконец, даже воспоминание о кинжалах, пронзивших постель королевы во время событий 5 и 6 октября, – все это наполняло жизнь несчастных непрерывным ужасом.

Бегство было делом решенным; оно часто обсуждалось уже и до того, как король на него согласился. Мирабо, купленный двором, предлагал это средство во время своих таинственных свиданий с королевой. Один из его планов, представленных королю, состоял в том, чтобы удалиться в какой-нибудь пограничный город и оттуда вступить в переговоры с устрашенным Национальным собранием. Мирабо , оставаясь в Париже и управляя общественным настроением, привел бы, как предполагалось, дело к соглашению и добровольному восстановлению королевской власти. Но он унес свои надежды в могилу. Да и сам король в тайной корреспонденции демонстрировал нежелание вверять свою участь первому и самому могущественному из мятежников. Кроме того, другое беспокойство волновало ум короля и еще глубже смущало сердце королевы: им было небезызвестно, что частью у Кобенцеля, частью в советах Леопольда и короля Прусского возникал вопрос о том, чтобы объявить французский трон вакантным и признать регентом королевства одного из эмигрировавших принцев, чтобы дать иностранным войскам неоспоримое право вмешательства.

В этом дворце среди множества других ужасов находила себе место еще мучительная зависть. «Итак, граф д"Артуа будет героем!» – иронически говорила королева, которая уже ненавидела молодого принца. Король со своей стороны боялся того нравственного падения, каким ему угрожали под предлогом освобождения монархии. Он не знал, кого больше страшиться – друзей или врагов. Одно только бегство в стан верной армии могло избавить его и от тех и от других. Но бегство само по себе уже было опасностью. Если бы оно удалось, то могло бы произвести междоусобную войну и на короле лежала бы кровь, пролитая за его дело; в случае же неудачи оно будет вменено ему в преступление.

Терзания короля оказались продолжительны и ужасны; они длились восемь месяцев, их пересказали только королеве, принцессе Елизавете [младшей сестре Людовика XVI], нескольким верным дворцовым служителям, а вне дворца – маркизу де Буйе.

Маркиз де Буйе, двоюродный брат Лафайета , был личностью, совершенно противоположной герою Парижа. Это был суровый, мужественный воин, преданный монархии из принципа, королю – из религиозной привязанности. Он отличился во время службы в Америке, во французских колониях, в Индии. Героическое усмирение войск в Нанси еще больше закрепило его авторитет; один из всех генералов, он сумел восстановить дисциплину и прекратить беспорядки. Национальное собрание, встревоженное среди своих триумфов военным мятежом, изъявило Буйе признательность как спасителю королевства.

Генерал командовал войсками Лотарингии, Эльзаса, Франш-Конте и Шампани; власть его простиралась от Швейцарии до Самбры. В его распоряжении находилось не менее 90 батальонов и 104 эскадронов. Но из этого числа генерал мог испытывать полное доверие только к 20 батальонам немецких войск и к нескольким полкам кавалерии; остальные были пропитаны революционными устремлениями.

С февраля 1791 года король, вполне полагавшийся на Буйе, писал этому генералу, что вскоре сообщит ему важные планы, согласованные с Мирабо при посредничестве графа Ламарка, иностранного вельможи, друга и поверенного Мирабо. «Хоть эти люди и не заслуживают уважения, – писал король, – и хоть я заплатил Мирабо очень дорого, однако ж, думаю, он может оказать мне услугу. Выслушайте его, но не слишком доверяйтесь». Действительно, вскоре после этого граф Ламарк прибыл в Мец и открыл Буйе план контрреволюционного заговора, в котором все основывалось на могуществе слова Мирабо. Опьяненный своим красноречием, этот оратор не понимал еще, что слова могут возбудить народ своей силою, но останавливают его одни лишь штыки. Буйе, человек военный, улыбнулся, слушая эти фантазии человека трибуны, однако обещал свое содействие.

После смерти Мирабо король не оставил мысль о бегстве, только немного видоизменил ее: в конце апреля он послал маркизу Буйе шифрованное письмо с извещением, что немедленно уедет со всем семейством в экипаже, тайно заказанном для этой цели. Он приказывал Буйе расставить цепь постов от Шалона до Монмеди, куда хотел отправиться.

Самая близкая дорога до Монмеди проходила через Реймс, но король боялся, что его узнают там, где он был коронован, и, несмотря на возражения Буйе, предпочел проехать через Варенн. Вареннская дорога была неудобна тем, что на ней не везде имелись почтовые станции. Надо было посылать туда запасных лошадей под различными предлогами; присутствие этих лошадей могло возбудить подозрения в жителях придорожных маленьких городков. Ту же опасность создавало присутствие военных отрядов на дороге, которую войска обыкновенно не посещали. Буйе советовал также не использовать бросающуюся в глаза карету «берлин», но уместиться в двух английских дилижансах; в особенности он настаивал на необходимости взять с собой человека благонадежного, твердого и решительного и указал для этой цели на маркиза д"Агу, майора французской гвардии; наконец, он предложил попросить императора Леопольда о небольшом передвижении австрийских войск, которое стало бы кажущейся угрозой французским границам со стороны Монмеди: возбужденная этим маневром тревога населения могла служить оправданием сбору французской кавалерии около этого города.

Двадцать седьмого мая король написал Буйе, что поедет 19-го числа следующего месяца, между полуночью и часом ночи, в обыкновенном экипаже, а свой «берлин» возьмет в Бонди, первую станцию от Парижа, где короля будет ждать один из телохранителей, назначенный курьером; что если он не приедет туда в два часа, это значит, что его остановили, и в этом случае тот же курьер должен отправиться к Буйе и сообщить, что план не удался, предупредить его, чтобы тот позаботился о безопасности своей и замешанных в это дело офицеров.

По получении последних инструкций Буйе предложил герцогу Шуазелю отправиться в Париж, ожидать там от короля приказаний и выехать за двенадцать часов до королевского отъезда. Шуазель должен был приказать своим людям ждать 18-го в Варение с лошадьми для королевского экипажа. Он получил из рук Буйе предписания, подписанные самим королем, в которых ему, как и другим начальникам отрядов, разрешалось употребить в случае надобности силу для безопасности и охранения его величества и королевского семейства. Сам маркиз Буйе поехал в Мец под предлогом осмотра крепостей, находящихся под его командованием. Пятнадцатого числа он был в Лонгви и получил там от короля сообщение, что отъезд отсрочен на двадцать четыре часа, вследствие необходимости скрыть приготовления к нему от горничной дофина, фанатичной демократки, которая способна донести на них; срок услужения ее заканчивается только 19 июня.

Такое промедление вызывало необходимость новых срочных распоряжений, но Буйе, сделав все, что от него зависело, прибыл 20-го в Стене, где нашел немецкий полк, на который мог положиться. Двадцать первого числа он собрал подчиненных ему генералов и объявил, что ночью король проедет Стене, а на следующее утро будет в Монмеди; он поручил генералу Клинглину разбить у этой крепости лагерь для 12 батальонов и 24 эскадронов: королю приличнее и безопаснее находиться среди своей армии, а не в укрепленном городе. Генералы не выказали ни малейшего колебания.

Ночью маркиз выехал из Стене с несколькими офицерами и доехал до самых ворот Дюньи. Там, в безмолвии и мраке, он ожидал прибытия курьера, который должен был явиться за час до экипажей. Судьбы монархии, трон династии, жизнь всей королевской семьи, короля, королевы, принцессы, детей – все это лежало тяжелым грузом на душе маркиза Буйе. Эта ночь показалась ему целым веком; наконец она миновала, но галоп так и не возвестил группе людей, скрывавшихся под деревьями, ни о спасении, ни о гибели короля Франции.

Что же происходило в Тюильри в эти решительные часы?

Тайна задуманного отъезда свято хранилась королем, королевой, принцессой Елизаветой, несколькими преданными слугами и графом Ферзеном, шведским дворянином, на которого были возложены основные приготовления. Правда, уже в течение нескольких дней в народе распространилась молва о побеге короля, но это было скорее следствием тревожного настроения умов, чем разглашением тайны со стороны соучастников бегства. Тем не менее эти слухи, доходившие до Лафайета и его главного штаба, заставили удвоить надзор за дворцом и даже за внутренними комнатами короля. С 5 и 6 октября дворцовой стражи, честь, кровь и преданность которой обеспечивали непоколебимую верность королю, более не существовало. Внутренние покои замка, лестницы, коридоры между комнатами находились под надзором национальной гвардии. Лафайет приходил туда каждый час, его офицеры расхаживали ночью около всех дворцовых выходов, имея полномочия, хоть и устные, препятствовать кому бы то ни было, тем более самому королю, выйти из дворца после полуночи.

К этому официальному надзору присоединялось соглядатайство со стороны многочисленной дворцовой прислуги. Здесь, как и в более высоких сферах, донос назывался добродетелью, а измена – патриотизмом. В стенах дворца своих предков король мог вполне положиться только на сердце королевы, на свою сестру и на нескольких придворных.

Король и королева, по обыкновению, приняли перед сном придворных и отпустили слуг не раньше, чем в другие дни. Но, оставшись одни, они сейчас же надели дорожные костюмы, очень простые и соответствующие ролям, которые взяли на себя беглецы. Потом они сошлись в комнате королевы с принцессой Елизаветой и детьми; оттуда, секретным проходом, достигли комнат герцога Виллекье и вышли из дворца по отдельности, чтобы не привлечь внимания дворцовой стражи. Благодаря активному в это время движению, которое Ферзен, без сомнения, постарался усилить и запутать, королева с одним из стражей незамеченными выскользнули из дворца, достигли площади Карусель и, проходя площадь, встретили Лафайета, в сопровождении одного или двух офицеров шедшего в Тюильри. Королева задрожала, увидев человека, который в ее глазах был олицетворением мятежа и плена; ускользнув от его взгляда, она подумала, что вырвалась из тисков самой нации, и улыбнулась при мысли, что обманула своего стража, который на другой день не будет в состоянии выдать несчастных пленников народу.

Принцесса Елизавета, опираясь на руку одного из стражей, следовала за ними. Король шел последним, вместе с семилетним дофином. Граф Ферзен, переодетый кучером, служил королю проводником. Королевская семья должна была сойтись на углу набережной Театинцев, где наемный экипаж уже ожидал их.

Пребывая в смущении после опасной встречи с Лафайетом, королева и ее спутник вступили было на улицу Бак. Заметив свою ошибку, королева встревожилась и поспешно вернулась назад. Король и сын его, вынужденные прийти к назначенному месту окольными улицами, опоздали на полчаса. Эти полчаса показались его сестре и жене целым веком. Наконец все разместились в экипаже, граф Ферзен сел на козлы, взял вожжи и сам провез королевскую семью до заставы Сен-Мартен. Там, благодаря стараниям графа, находился «берлин», запряженный четырьмя лошадьми, принадлежавшими Ферзену, и управляемый его кучером, переодетым в почтальона. Двое переодетых телохранителей сели один спереди, другой сзади. Ферзен, вновь поместившись на козлах, проводил экипаж до Бонди, где заготовлены были почтовые лошади; там он поцеловал руки королю и королеве, вверил их Провидению и возвратился в Парнас, откуда в ту же ночь по другой дороге выехал в Брюссель, чтобы потом встретиться с королевским семейством. В тот же час брат короля, граф Прованский, также выехал из Люксембургского дворца в Брюссель, куда и прибыл незамеченным.

Королевские экипажи катились по дороге в Шалон: перемены по восьми лошадей назначили на всех станциях заранее. Такое количество лошадей, величина «берлина», число путешественников и их телохранителей – все это способно было возбудить по пути подозрения. Но охранное свидетельство министра иностранных дел отвечало за все. Оно гласило: «Во имя короля, приказываем пропустить госпожу баронессу Корф, едущую во Франкфурт с двумя детьми, служанкой, лакеем и тремя слугами».

В Монмирале, маленьком городке между Mo и Шалоном, отряд короля задержался на целый час из-за починки, которая понадобилась «берлину». Когда экипаж привели в порядок, путники отправились дальше, не подозревая, что потерянный час стоил, возможно, свободы и жизни четырем из пяти лиц, составлявших королевское семейство.

Путники были исполнены доверия и спокойствия. Успех побега из дворца, выезд из Парижа, аккуратность в смене почтовых лошадей, пустынность дорог, городов и деревень, через которые им приходилось проезжать, наконец, прелесть природы, столь приятная тем, которые в течение двух лет видели только мятежные толпы в Тюильри и лес штыков под окнами, – все облегчало сердца путников.

С этими счастливыми предзнаменованиями путники прибыли в Шалон. Было около половины четвертого пополудни. Праздные люди толпились около экипажей, пока меняли лошадей. Король не совсем благоразумно показался у дверцы и был узнан почтмейстером. Но этот почтенный человек понимал, что жизнь его государя зависит от одного взгляда или жеста. Почтмейстер скрыл свое изумление, постарался отвлечь внимание толпы, сам помогал запрягать лошадей и торопил почтальонов. Кровь короля не запятнала этого человека.

Когда экипаж выехал из Шалона, король, королева и принцесса Елизавета воскликнули в один голос: «Мы спасены!» Действительно, теперь спасение короля зависело уже не от случая, но от благоразумия и силы. Первую остановку сделали в Сом-Ведь. Согласно распоряжениям Буйе, с самого начала посвященные в план бегства герцог Шуазель и офицер главного штаба Гогела, во главе отряда из сорока гусар, должны были находиться там для защиты короля в случае надобности и следовать позади него; кроме того, заметив экипажи, им следовало послать одного гусара в Сен-Менегу, а оттуда в Клермон, с уведомлением о близком проезде королевского семейства. Король был уверен, что найдет там преданных и вооруженных друзей; он не нашел никого. Шуазель, Гогела и сорок гусаров уехали полчаса назад. Народ с ропотом бродил вокруг экипажей, с подозрением рассматривая путешественников. Несмотря на это, никто не посмел задерживать поезд, и король прибыл в Сен-Менегу в половине восьмого вечера. В это время года в восьмом часу еще совершенно светло. Встревоженный, что уже на двух станциях не оказалось условленного конвоя, король высунул голову в дверцы экипажа, чтобы поискать в толпе разумный взгляд. Это движение погубило его. Сын почтмейстера Друэ, никогда не видевший Людовика XVI, узнал его по сходству с изображением на монетах.

Начальник отряда драгун, который прохаживался тут же для наблюдения, также узнал королевские экипажи по описанию, которое ему доставили. Он хотел посадить свой отряд на лошадей, чтобы следовать за королем, но национальные гвардейцы Сен-Менегу, до которых дошла глухая молва о сходстве путников с портретами королевской семьи, окружили казарму, заперли двери конюшен и воспротивились отъезду драгун. Пока происходило это быстрое, инстинктивное народное движение, сын почтмейстера оседлал свою лучшую лошадь и во всю прыть поскакал в Варенн, чтоб заявить свои подозрения муниципальным властям города и побудить патриотов арестовать монарха, который продолжал путь, ничего не подозревая, к тому же самому городу. Друэ был уверен, что опередит короля. Между тем, по странной приходи судьбы, смерть уже мчалась по пятам самого Друэ.

Квартирмейстер драгун, запертых в казарме Сен-Менегу, нашел возможность сесть на лошадь и ускользнуть от бдительности народа. Узнав от своего начальника о поспешном отъезде Друэ и подозревая причину этого, он бросился преследовать его по вареннской дороге. Друэ, который несколько раз оборачивался, чтобы убедиться, нет ли погони, заметил всадника и понял его замысел; уроженец края, знающий все местные тропинки, он, въехав в лес, исчез из виду и продолжал свой путь во весь опор.

Прибыв в Клермон, король был узнан графом Дама, который ожидал его с двумя эскадронами драгун. Клермонские муниципальные власти не препятствовали отъезду экипажей, но, волнуемые неопределенными подозрениями, приказали драгунам остаться. Те повиновались народу; граф Дама, оставленный своими солдатами, ускользнул с одним унтер-офицером и двумя драгунами и поскакал в Варенн: помощь слишком слабая и слишком поздняя. В половине двенадцатого ночи экипажи достигли маленького городка Варенн. Все спало или казалось спящим, все было пустынно и безмолвно. Между королем и Буйе было условленно, что лошади Шуазеля будут заранее размещены в Варение в определенном месте и отвезут королевские экипажи в Дюньи и Стене, где Буйе ожидал короля. Шуазель и Гогела, которые, по инструкциям Буйе, должны были ожидать короля в Сом-Вель и потом следовать за ним, не дождались его. Вместо того чтобы быть в Варение в одно время с королем, эти офицеры, оставив Сом-Вель, явились в Варенн уже час спустя после его приезда.

Король, удивленный, что не видит ни Шуазеля, ни Гогела, ни конвоя, ни лошадей, тревожно ждал, что свист почтальонских бичей известит наконец о приближении лошадей, которые были необходимы, чтобы продолжать путь. Телохранители вышли из экипажа и старались узнать, где находятся лошади. Никто не мог дать им ответа.

Варенн состоит из двух частей – верхнего города и нижнего города, – разделенных рекой и мостом; Гогела разместил лошадей в нижнем городе, по другую сторону моста. Но о том следовало уведомить короля, чего не было сделано. Король и королева, сильно встревоженные, сами выходят из экипажа и с полчаса блуждают по пустынным улицам верхнего города. Между тем нетерпеливые почтальоны угрожают распрячь лошадей и уехать. Беглецы уговаривают этих людей переехать на другую сторону. Экипажи двигаются. Путники успокаиваются, приписывая этот случай недоразумению, и надеются через несколько минут быть уже среди солдат Буйе. Верхний город проехали беспрепятственно. Запертые дома погружены в кажущееся спокойствие. Не спят только несколько человек; эти люди скрыты и безмолвны.

Между верхней и нижней частями города, у входа на разделяющий их мост, возвышается башня; эта башня опирается на массивный, мрачный и узкий свод, где экипажи должны проехать шагом и где достаточно самого малого препятствия, чтобы загородить проезд. Это был памятник феодализма, западня, где когда-то дворянство хватало народ и где, по странной случайности, народу предстояло захватить всю монархию. Как только экипажи вступили во мрак этого свода, лошади, испуганные опрокинутой тележкой, брошенной на пути, останавливаются, а из мрака выходят пять или шесть человек, с оружием в руках бросаются к лошадям, на козлы и к дверцам экипажей, приказывают путешественникам сойти и явиться в муниципалитет для предъявления паспортов. Человек, который приказывал таким образом своему королю, был Друэ. Только что, прискакав из Сен-Менегу, он поднял с постелей несколько знакомых молодых патриотов и сообщил им о своих догадках. Не желая ни с кем делить славу ареста короля Франции, они не уведомили муниципальные власти, не разбудили город, не взволновали народ. Они считали себя целой нацией.

Слыша крики и видя блеск сабель и штыков, королевские телохранители поднимаются с мест, берутся за спрятанное у них оружие и взглядом спрашивают приказаний короля; король запрещает им употреблять силу для прокладывания ему пути. Поворачивают лошадей и везут экипажи, под стражей Друэ и его друзей, к дому торговца пряностями Сосса, который в то время был прокурором-синдиком Вареннской общины. Там короля и его семейство заставляют выйти, чтоб удостовериться в справедливости подозрений народа. В эту минуту товарищи Друэ бросаются с криком по всему городу, стучат в двери, забираются на колокольню, звонят в набат. Жители в испуге просыпаются; национальные гвардейцы из города и соседних деревень сходятся один за другим к дверям Сосса. Напрасно король начинает с отрицания своего сана: черты лица его и королевы обличают истину; тогда король называет себя мэру и членам муниципалитета; он берет руку Сосса. «Да, я ваш король, – говорит он, – и вверяю вашей верности свою участь и участь жены, сестры и детей моих! Наша жизнь, судьба государства, мир королевства, самое спасение конституции в ваших руках! Пропустите меня; я не бегу за границу, не выхожу из королевства, я иду встать среди части своей армии, во французский город, чтобы возвратить себе действительную свободу, которой в Париже мне не дают мятежники, и чтобы оттуда вступить в переговоры с Национальным собранием, которое, подобно мне, находится под страхом черни. Заклинаю вас как человек, как муж, как отец, как гражданин! Пропустите нас! Через час мы будем спасены! С нами будет спасена и Франция! И если в ваших сердцах сохранилась еще верность, которую вы выражаете на словах к тому, кто был вашим государем, то я вам приказываю как король».

Эти люди, почтительные в самом насилии, колеблются и кажутся побежденными; по их лицам, по их слезам видно, что в душе их происходит борьба между естественным состраданием и совестью патриотов. Они уступили бы, если бы слушались только своего сердца, но они боятся ответственности за свою снисходительность. Жена Сосса, с которой муж часто советуется взглядом и к сердцу которой королева надеется найти более доступа, оказывается самою нечувствительной из всех.

Пока король уговаривает представителей муниципальных властей, королева в слезах указывает госпоже Сосс на своих детей: «Вы сами мать, – говорит она, – вы женщина; судьба женщины и матери в ваших руках». «Сударыня, – сухо отвечает ей жена торговца, – я хотела бы быть вам полезна, но вы заботитесь о короле, а я забочусь о господине Соссе. Жена должна думать о муже».

Арест семьи Людовика XVI в Варенне

Офицер, командовавший отрядом гусар, расположенным, по распоряжению Буйе, в Варение, не был посвящен в тайну. Ему сказали только, что здесь провезут казенные деньги и что он должен их конвоировать. Никакой курьер не появился впереди королевского экипажа, ни один всадник не прибыл из Сен-Менегу предупредить офицера, чтобы тот собрал войско. Два других офицера, посвященные Буйе в тайну путешествия, были посланы генералом в Варенн, но остались в нижнем городе, в той же гостинице, в конюшне которой были и лошади Шуазеля; они не знали, что происходит в другой части города; их пробудил только звук набата.

Шуазель и Гогела, сопровождаемые своими гусарами, скакали в Варенн; граф Дама и его трое верных драгун, едва ускользнувшие от возмутившихся клермонских батальонов, присоединились к ним; когда они прибыли к городским воротам, спустя три четверти часа после ареста короля, национальная гвардия заставила их малочисленный отряд слезть с коней. Они просят позволения говорить с королем; это им разрешается. Король запрещает им прибегать к насилию. Он ожидает с минуты на минуту прибытия превосходящих сил Буйе. Несмотря на это, Гогела выходит из дома, видит, что гусары смешались с толпою, занимающей площадь, и хочет испытать их верность: «Гусары! – неблагоразумно кричит он им, – за нацию вы или за короля?» – «Да здравствует нация! – отвечают солдаты. – Мы стоим и всегда будем стоять за нее». Народ рукоплещет. Сержант национальной гвардии принимает начальство над гусарами. Их начальник убегает, соединяется в нижнем городе с двумя офицерами, которые оставались у лошадей Шуазеля, и все трое выходят из города и отправляются в Дюньи уведомить обо всем своего генерала.

Между тем король, королева, принцесса Елизавета и дети отдыхали в комнатах дома Сосса при грозном шуме шагов и голосов встревоженного народа, которого каждую минуту становилось все больше под их окнами. Королева, впрочем, не спала. Чувства женщины, матери, супруги так нахлынули в душу Марии-Антуанетты, что ее волосы, еще накануне белокурые, наутро сделались седыми.

В Париже отъезд короля оставался в глубокой тайне. Лафайет, приходивший в Тюильри два раза, чтобы собственными глазами удостовериться в точном исполнении своих распоряжений, вышел из дворца в последний раз в полночь, вполне убежденный, что стены его верно хранят народного заложника. Только 21 июня люди из дворцовой прислуги, войдя в помещение короля и королевы, нашли постели нетронутыми, комнаты пустыми. Новость, выйдя из дворца, распространилась в смежных кварталах и постепенно дошла до предместий. Встречные в то утро начинали разговор зловещими словами: «Король уехал». Толпа шла ко дворцу, чтобы удостовериться, спрашивала стражу, бранила изменников, думала, что открыт заговор, готовый вспыхнуть. Имя Лафайета слышалось везде с проклятиями: «Что он, глупец? Или изменник? Как могло, без потворства с его стороны, совершиться бегство такого числа людей?» Выломали двери, чтобы осмотреть комнаты. Народ проник во все тайники королевского помещения. Переходя от изумления к раздражению, он вымещал свой гнев на неодушевленных предметах. Сняли из спальни портрет короля и повесили его на воротах дворца. Торговка плодами завладела постелью королевы и продавала с нее, как с лотка, вишни, приговаривая: «Сегодня очередь нации повеселиться». На молодую девушку хотели надеть шляпу Марии-Антуанетты – она закричала, что ее лоб будет осквернен, и с негодованием растоптала шляпу ногами. Вошли в учебный кабинет маленького дофина: здесь народ был растроган книгами, картами, рабочими инструментами ребенка-короля.

Улицы и площади запрудила толпа. Люди с пиками и в красных колпаках прибывали все в большем и большем количестве. Гнев народа стал преобладать над страхом и выражался в циничных словах и оскорбительных действиях. На Гревской площади обезобразили бюст Людовика XVI, поставленный под зловещим фонарем, который использовался во время первых преступлений революции. «Когда же, – кричали демагоги, – народ совершит правосудие над всеми этими бронзовыми и мраморными королями, постыдными памятниками рабства и идолопоклонства?!» У продавцов забирали королевские портреты: одни разрывали их, другие только пририсовывали повязку на глаза короля в знак ослепления, ему приписываемого. Со всех вывесок снимали имена короля, королевы, Бурбонов. Пале-Рояль переименовали в Пале-д"Орлеан. Клуб кордельеров постановил, что Национальное собрание, провозгласив корону наследуемой, предало Францию рабству. Он требовал, чтобы королевский сан был уничтожен навсегда и королевство превратилось в республику.

В десять часов правительство и муниципалитет тремя пушечными выстрелами возвестили народу о событиях прошлой ночи. Национальное собрание уже было в сборе; президент сообщил ему, со слов мэра Парижа Байи, что король и его семейство ночью были похищены из Тюильри врагами народного дела. В эту торжественную минуту мудрость великой нации проявилась вполне в ее представителях. Защита конституции, даже в отсутствие короля, принятие временного управления страной, созыв министров, рассылка гонцов по всем дорогам, арест всякого, кто попробует покинуть пределы королевства, осмотр арсеналов, движение войск к границам – все эти предложения принимаются немедленно. Нет больше ни правой стороны, ни центра; левая сторона соединила в себе все.

Барнав, видя новую опасность в раздражении народа против Лафайета, устремляется на трибуну: до тех пор враг популярного генерала, он великодушно и искусно защищает его от подозрений. «Цель, к которой мы должны стремиться, – говорит Барнав, – состоит в возвращении народного доверия тому, кому оно принадлежит... Встанем же между ним и народом. Нам нужна объединяющая сила, нужна рука, чтобы действовать, а голова для размышлений у нас уже есть. С самого начала революции Лафайет демонстрировал взгляды и поступки доброго гражданина; важно сохранить к нему доверие нации. Парижу нужна сила, но ему нужно и спокойствие; направлять эту силу должны вы».

Эти слова Барнава подвергнуты голосованию как текст прокламации. В эту минуту приходит известие, что оратор правой стороны Казалес находится в руках народа и подвергается в Тюильри большой опасности. Для защиты его назначено шесть комиссаров, которые приводят его с собой. Казалес всходит на трибуну, раздраженный и против народа, от которого только что вырвался, и против короля, который покинул своих приверженцев. «Я едва не был разорван на куски, – восклицает он, – и без помощи парижской национальной гвардии, которая выказала мне такое уважение...» При этих словах, обнаруживающих в ораторе-роялисте претензию на личную популярность, Собрание поднимается, а левая сторона разражается ропотом. «Я говорю не о себе, – продолжает Казалес, – а об общественном интересе. Я охотно принес бы в жертву свое слабое существование, да эта жертва уже давно и принесена; но для всего государства важно, чтобы никакое бурное движение не смущало ваших заседаний в минуты кризиса, нами переживаемого, и, вследствие этого, я поддерживаю все меры порядка и силы, какие будут установлены».

Наконец, по предложению некоторых членов, Собрание решает, что за отсутствием короля оно принимает в свои руки всю власть, что его декреты будут немедленно приведены в исполнение министрами.

Пока Собрание брало в свои руки власть, Лафайет со спокойной отвагою бросился в толпу, чтобы возвратить себе ускользавшее доверие. Первым побуждением народа было умертвить вероломного генерала, который отвечал за короля своей головой и допустил его бегство. Лафайет понял опасность и, решившись идти напролом, успел отвести ее. Он спешит в Тюильри, где встречает мэра Байи и президента Собрания Богарне. Оба выражают недовольство тем, сколько пропадет времени для погони, пока соберется Национальное собрание и его декреты получат исполнительную силу. «Думаете ли вы, – говорит им Лафайет, – что арест короля и его семейства необходим для общественного блага?» – «Да, без сомнения», – отвечают мэр и президент. «Ну, в таком случае я беру на себя ответственность за этот арест», – говорит Лафайет и немедленно шлет национальным гвардейцам приказание арестовать короля. Это также была в своем роде диктатура, и притом самая персонифицированная их возможных.

Выйдя из Тюильри, Лафайет отправился пешком в ратушу. Толпа заполонила набережные; гнев ее выражался в брани, обращенной к прежнему народному любимцу. Он спокойно выносил это. Придя на Гревскую площадь, Лафайет увидел, что герцог д"Омон, один из его дивизионных начальников, попал в руки народа, готового его растерзать. Лафайет рванулся в толпу, изумленную этой смелостью, освободил герцога и уже потом отправился в Собрание.

Камю, подле которого он сел, вскочил с негодованием, воскликнув: «Прочь, мундиры! В этих стенах мы не должны видеть ни мундиров, ни оружия!» Несколько членов левой стороны поднимаются со своих мест и кричат Лафайету: «Вон!» Другие члены, друзья Лафайета, бросаются к нему и требуют, чтобы все замолчали. Лафайет получает слово. Он произносит несколько обычных фраз о свободе и народе и предлагает Собранию выслушать своего помощника Гувиона, которому была вверена стража Тюильри. Слушают Гувиона. Он утверждает, что все дворцовые выходы держались под строгим надзором и король не мог бежать ни в одну из дверей. Байи подтверждает это. Лапорт, заведующий канцелярией двора, представляет Собранию манифест, оставленный королем.

«Французы, – говорит король в этом обращении к своему народу, – пока я надеялся увидеть возрождение порядка и общественного благосостояния посредством мер, условленных между мною и Собранием, я не останавливался ни перед чем. Клевету, обиды, оскорбления, лишение свободы – я все перенес без жалоб. Но ныне, когда я вижу королевство разоренным, собственность попранной, личную безопасность поколебленной, когда я вижу полную анархию во всех сферах государства, я считаю себя обязанным отдать отчет моим подданным в побудительных причинах моего поведения. Созыв Генеральных штатов, двойное представительство, пожалованное третьему сословию, соединение сословий, жертва 20 июня – все это я сделал для нации, и все эти жертвы оказались напрасны и были обращены против меня. Меня держали пленником в моем собственном дворце, ко мне приставили тюремщиков, а не гвардию, меня сделали ответственным за правление, которое вырвали из моих рук. Я обязан был поддерживать достоинство Франции по отношению к иностранным державам, а у меня отняли право мира и войны. Ваша конституция составляет постоянное противоречие между титулами, которые мне дает, и правами, в которых мне отказывает. Я не более чем ответственный глава анархии, а мятежная сила клубов отнимает у вас самих реальную власть, которую вы отняли у меня. Французы, неужели от них вы ждете своего возрождения? В таком положении мне остается только воззвать к правосудию и к любви моего народа и бежать от мятежников и притеснений, Собрания и клубов в какой-нибудь город моего королевства. И там, пользуясь полной свободой, подумать о тех изменениях, каких требует конституция, о восстановлении нашей святой религии, об укреплении королевской власти и об утверждении истинной свободы».

Собрание несколько раз прерывало чтение этого манифеста взрывами смеха, а потом презрительно перешло к очередному вопросу и приняло присягу генералов, находившихся на службе в Париже.

Вечером клубы кордельеров и якобинцев вывесили предложения о низложении короля. Марат издает пламенный манифест и распространяет его по Парижу. «Народ, – говорит он, – вот каковы верность, честь, религия королей! Австрийка соблазнила Лафайета, Людовик XVI в монашеском платье ускользнул вместе с дофином, женой, братом, со всем семейством. Теперь он смеется над глупостью парижан и вскоре будет плавать в их крови. Граждане, это бегство давно готовилось изменниками Национального собрания. Вы близитесь к гибели, так начните же думать о своем спасении. Выберите немедленно диктатора, и пусть ваш выбор падет на гражданина, который до сих пор проявил больше всех разума, рвения и верности. Делайте все, что он вам скажет, чтобы поразить врагов».

Представители конституционной партии сочли своей обязанностью отправиться 22 июня в клуб якобинцев, чтобы сдержать их порывы. Барнав, Сийес, Лафайет явились туда и принесли присягу в верности народу. Камилл Демулен описывает происходившее следующим образом:

«Пока Национальное собрание издавало декреты, декреты и еще декреты, народ действовал. Я отправился к якобинцам и встретил Лафайета на набережной Вольтера. (Голос Барнава уже успокоил умы. Начали кричать: "Да здравствует Лафайет!") Он делал смотр батальонам, расположенным на набережной. "Лафайет, – обратился я к нему из толпы, – в течение этого года я говорил о вас много дурного, вот случай показать, что я говорил ложь! Осыпьте меня проклятиями, покройте позором и спасите общее дело". – "Я всегда вас знал как достойного гражданина, – сказал он, – вы видите, что вас обманули. Наша общая присяга – жить свободными или умереть. Все идет хорошо, в Национальном собрании господствует единодушие, партии там соединились под влиянием общей опасности". – "Но почему, – возразил я, – ваше Собрание во всех своих декретах говорит о похищении короля, когда сам король пишет, что бежал добровольно? Какая подлость со стороны Собрания говорить так, когда вокруг него три миллиона штыков!" – "Слово «похищение» – ошибка изложения, которую Собрание поправит, – отвечал Лафайет, а потом прибавил: – Какое позорное дело – этот поступок короля!" Лафайет повторил эти слова несколько раз, очень горячо пожимая мне руку».

Когда Камилл Демулен вошел в клуб, на трибуне стоял Робеспьер . «Я не назову, – говорил Робеспьер, – это событие несчастьем. Это лучший день революции, если вы сумеете воспользоваться им... Король, император, король Шведский, д"Артуа, Конде, все беглецы, все разбойники идут на нас! Посмотрите на Собрание! Оно сегодня в двадцати декретах называет бегство короля похищением. Кому вверяет оно спасение народа? Министру иностранных дел! Кто же этот министр [Монморен]? Изменник, которого я не переставал обвинять перед вами, гонитель солдат-патриотов, опора офицеров-аристократов. Разве вы не видите коалиции всех этих людей с королем и союза короля с европейской лигой? Сию минуту вы увидите, как в наш зал войдут все эти люди 1789 года: мэр, генерал, министры, ораторы! Как вы убежите от них? Антоний, – продолжал Робеспьер, намекая на Лафайета, – командует легионами, которые идут отомстить за Цезаря, а племянник Цезаря командует легионами республики. Может ли республика не погибнуть? Нам говорят о необходимости единства! Но когда Антоний встал лагерем подле Лепида и изменники свободы соединились с теми, которые называли себя ее защитниками, Бруту и Кассию оставалось только предать себя смерти! Вот куда ведет нас это притворное единодушие, это вероломное примирение патриотов! Да, вот что вам готовится! Я знаю, что, осмеливаясь раскрывать эти заговоры, я оттачиваю против себя тысячи кинжалов! Я знаю участь, которая меня ждет! Но если уже в то время, когда я был едва заметен в Национальном собрании между первыми апостолами свободы, я жертвовал своей жизнью правде, человеколюбию, отечеству, то теперь, когда за эту жертву мне заплачено общей благосклонностью, теперь я приму смерть как благодеяние, которое не допускает меня оставаться свидетелем таких несчастий».

Эти слова, искусно рассчитанные на то, чтобы бросить семя подозрения в сердца слушателей, были приняты как предсмертное завещание мученика свободы. Слезы оросили глаза присутствующих. «Мы все умрем с тобой!» – воскликнул Камилл Демулен, протягивая к Робеспьеру руки. Каждый из членов общества поклялся защищать жизнь Робеспьера. Тут возвестили о приходе министров и членов Национального собрания, которые явились брататься с якобинцами.

Дантон , узнав в их числе Лафайета, устремляется на трибуну и кричит: «Я должен и буду говорить так, как если бы гравировал историю для будущих столетий. Как вы, господин Лафайет, осмеливаетесь являться для присоединения к друзьям конституции – вы, поборник системы двух палат?! Как осмелились вы в своем дневном приказе посягнуть на распространение памфлетов, написанных защитниками народа, тогда как низким писакам, врагам конституции, вы даете покровительство своих штыков? Зачем вы привели пленными, даже с триумфом, жителей Сент-Антуанского предместья, которые хотели разрушить последнее логовище тирании в Венсене? Зачем в тот же вечер, после венсенской экспедиции, вы оказали в Тюильри покровительство убийцам, вооруженным кинжалами, чтобы благоприятствовать бегству короля? Объясните мне следующую случайность: как оказалось, что 21 июня на страже в Тюильри оставили ту же самую роту гренадеров, которую вы наказали 18 апреля за сопротивление отъезду короля? Не будем увлекаться иллюзиями. Бегство короля – результат заговора, и вам, господин Лафайет, вам, который еще недавно отвечал за особу короля своей головой, явиться в наше Собрание – не значит ли искать здесь осуждения? Народу нужно мщение! Он утомлен насилием и изменами; если мой голос будет здесь заглушен, то я взываю к суду потомства: оно рассудит нас с вами!»

Лафайет не отвечал на эти вопросы. Он сказал только, что пришел присоединиться к обществу якобинцев потому, что сюда добрые граждане должны обращаться в смутное время, и вышел из Собрания. На следующий день ему приказали явиться для оправдания; он ответил, что придет потом, и не явился вовсе. Однако предложения Робеспьера и Дантона не уменьшили его значения в глазах национальной гвардии. Дантон продемонстрировал в тот день недюжинную смелость: у Лафайета имелись наготове доказательства продажности этого оратора, который получил от Монморена 100 000 франков. Дантон знал, что Лафайету известно об этой сделке; но он знал также, что Лафайет не может обвинить его, не погубив Монморена и не рискуя сам быть обвиненным в соучастии в этой торговле политическими ролями, которая восполняла фонд содержания королевской семьи. Эти два секрета и принудили трибуна и генерала к умолчаниям, которые ослабили общее впечатление от схватки.

Тем же вечером Национальное собрание обсудило и приняло проект обращения к французам, звучащий следующим образом:

«Революция не отступит. Мы спасем нацию, посылая в армию подкрепление в триста тысяч человек. Мы спасем порядок, ставя его под защиту рвения и патриотизма вооруженных граждан. В этом положении мы готовы встретить наших врагов. В манифесте короля обвиняют вас, обвиняют конституцию, обвиняют закон! Нация справедливее: она не обвиняет короля за преступления его предков. (Рукоплескания.) Но король присягал 14 июля этой конституции; неужели он согласился на клятвопреступление? Изменения, сделанные в конституции королевства, сваливают на так называемых мятежников. Нескольких мятежников! Этого недостаточно: нас двадцать шесть миллионов мятежников! (Новые рукоплескания.) Французы! Все власти организованы. Все на своих местах. Национальное собрание бодрствует. Не бойтесь ничего, кроме самих себя, в случае, если бы справедливое волнение повело вас к беспорядку. Взгляните на Париж! Подражайте столице! Там все идет обычным порядком.

Тираны обманутся: чтобы наложить на Францию иго, нужно уничтожить целую нацию. Если деспотизм осмелится сделать такую попытку, он будет побежден, а если восторжествует – то на развалинах».

Чтение сопровождалось единодушными и продолжительными рукоплесканиями.

Заседание, прерванное на час, возобновляется в половине десятого. Сильное волнение во всех концах зала: «Он арестован! Он арестован!» Эти слова проникают на трибуны. Президент объявляет, что получил пакет с несколькими бумагами, которые намерен прочесть. Он приглашает воздержаться от всяких знаков одобрения или порицания. Раскрыв пакет, он читает, среди глубокого молчания, письма муниципалитетов Варенна и Сен-Менегу. Собрание избирает из своей среды трех комиссаров – , Петиона и Латур-Мобура, которых посылает осуществить доставку короля в Париж.

В Варение ночь прошла, как для короля, так и для народа, среди волнений, надежд и страха. Пока дети спали, уставшие после долгой дороги и жаркого дня, король и королева, с которых не спускала глаз муниципальная стража, тихо разговаривали о своем ужасном положении. Принцесса Елизавета молилась подле них. Ее королевство воистину располагалось «на Небесах». Только из преданности брату она оставалась при дворе, которому была чужда своей набожностью и отказом от всех удовольствий. Она принимала участие только в слезах и скорбях трона.

Пленники были еще далеки от отчаяния. Они не сомневались, что Буйе шел всю ночь к ним на помощь. Промедление его пленники приписывали необходимости собрать достаточные силы, чтобы рассеять национальных гвардейцев, созванных в Варенн звуком набата. Курьер, посланный вареннским муниципалитетом в Париж, уехал только в три часа утра. Чтобы доехать до Парижа, ему нужно было 20 часов и столько же для возвращения. На созыв Национального собрания и на рассуждения нужно было еще не менее трех или четырех часов. Таким образом, Буйе имел в своем распоряжении около 48 часов.

Притом еще неизвестно, в каком положении находился Париж. Что там произошло при известии о бегстве короля? Не овладело ли умами раскаяние? Не опрокинула ли анархия те слабые плотины, какие старалось ей противопоставить Собрание, само страдавшее от анархии? Крик «измена!» не послужил ли первым набатом для народа? Не одержали ли верх добрые граждане, пользуясь внезапной тревогой главных мятежников? Нация, обезоруженная и трепещущая, быть может, упадет к ногам своего короля? Такими обольщениями королевского несчастья пленники ласкали себя в ту роковую ночь в узкой и душной комнате.

Король мог общаться с некоторыми офицерами отрядов. Гогела, Дама, Шуазель получили к нему доступ. Синдик и муниципальные власти Варенна выказывали королю почтение и сострадание даже при исполнении того, что считали своей обязанностью. В каждом святотатстве имеется минута нерешимости, когда все еще проявляется уважение к тому, что уже готовы уничтожить. Эти оттенки в обращении не ускользнули от короля: он льстил себя надеждой, что по первому призыву Буйе почтение возьмет верх над патриотизмом и его выпустят на свободу. Об этом он говорил и офицерам.

Один из них, Делон, командовавший эскадроном гусар, расположенным в Дюньи, между Варенном и Стене, получил уведомление об аресте короля в три часа утра от начальника вареннского отряда, бежавшего из города. Делон велел своим гусарам садиться на лошадей и понесся с ними в Варенн, чтоб отбить короля силой. Прибыв к воротам города, он нашел их забаррикадированными и защищаемыми огромными силами национальных гвардейцев. Делон, оставив эскадрон за воротами и сойдя с лошади, просил, чтобы его провели к королю. На это последовало согласие.

Целью Делона было уведомить короля, что Буйе знает о случившемся и встал во главе королевского немецкого полка; помимо того, Делон хотел убедиться собственными глазами, нет ли у его эскадрона возможности проникнуть в верхний город и увезти короля. Баррикады показались ему непреступными для кавалерии. Он вошел к королю и спросил его приказаний. «Скажите Буйе, – отвечал король, – что я в плену и не могу давать приказаний. Боюсь даже, что он уже ничего не может для меня сделать, но все-таки прошу его сделать то, что он может». Делон, который был родом из Эльзаса и говорил по-немецки, хотел сказать несколько слов королеве и испросить ее приказаний так, чтобы их не могли понять посторонние. «Говорите по-французски, сударь, – сказала ему королева, – нас подслушивают». Делон в отчаянии удалился, оставшись с гусарами у ворот Варенна, в ожидании превосходящих сил Буйе.

Ромеф, адъютант Лафайета, посланный с приказаниями Собрания, прибыл в Варенн в половине восьмого. Королева, которая его знала лично, осыпала Ромефа самыми патетическими упреками за преступное поручение, возложенное на него генералом. Ромеф напрасно старался успокоить ее раздражение всеми проявлениями преданности, какие только были совместимы со строгостью данных ему приказаний. Королева перешла от упреков к слезам и дала волю своему отчаянию. Король принял из рук Ромефа письменное приказание Национального собрания и положил его на постель, где спал дофин. Королева в гневе бросила это приказание на пол и топтала ногами, говоря, что подобная бумага оскверняет постель ее сына. «Во имя вашего спасения и вашей славы, сударыня, – сказал ей молодой офицер, – сдержите вашу горесть. Неужели вы хотите, чтобы не я, а другой был свидетелем подобных взрывов отчаяния?»

Торопили приготовлениями к отъезду, боясь, чтобы войска Буйе не завладели городом и не перекрыли дорогу. Король медлил, сколько мог. Когда уже садились в экипаж, одна из женщин, сопровождавших королеву, притворилась, что внезапно и серьезно заболела. Королева без этой женщины не хотела ехать и уступила только угрозам насилия. Заключив дофина в свои объятия, она села в экипаж, и королевский поезд, под конвоем трех или четырех тысяч национальных гвардейцев, направился к Парижу.

Что делал в продолжение этой долгой агонии короля маркиз де Буйе? Мы видели, что он провел ночь у ворот Дюньи, ожидая гонцов с извещением о приближении экипажей. В три часа утра, так и не дождавшись никого, он возвратился в Стене, чтобы иметь возможность отдать приказания своим войскам в случае какого-нибудь несчастия с королем. В половине пятого он был у ворот Стене, когда два офицера, поставленные им накануне в Варение, и начальник эскадрона, покинутый своими войсками, явились к нему и сообщили, что король арестован. Буйе немедленно отдал приказание немецкому полку сесть на лошадей и следовать за ним. Полк потерял почти час на приготовления, несмотря на беспрерывные понукания Буйе, который послал в казармы даже собственного сына. Как только полк в боевом порядке выступил из города, Буйе присоединился к нему и хотел лично разъяснить свои распоряжения. «Ваш король находится в нескольких милях отсюда, – сказал он им, – жители Варенна его арестовали. Неужели вы оставите его среди оскорблений, в плену, в руках городских властей? Устремимся на освобождение короля и возвратим его нации и свободе! Я иду с вами; следуйте за мной!» Эти слова были приняты с шумным одобрением. Буйе роздал всадникам 500 или 600 луидоров, и полк выступил.

От Стене до Варенна девять миль по бугристой и трудной дороге. Буйе спешил, насколько это было возможно. В предместье Варенна он встретил первый отряд своих солдат, остановленных при входе в лес национальными гвардейцами, которые открыли по ним огонь. Буйе велел напасть на этих стрелков и, сам приняв начальство над авангардом, прибыл в начале десятого утра в Варенн. Тут он нашел эскадрон Делонома, который целую ночь ожидал подкрепления. Делон подбежал к генералу и сообщил ему, что король уехал с час назад. Он прибавил, что улицы перегорожены баррикадами, что клермонские драгуны и вареннские гусары братались с народом, а начальники нескольких отрядов, Шуазель, Дама и Гогела попали в плен.

Буйе, при всем своем отчаянии не потерявший мужества, решился следовать за королем и вырвать пленника из рук национальных гвардейцев. Он послал искать брод, но брода не нашли. Между тем выяснилось, что гарнизоны Вердена и Меца выступили с пушками для вооруженной помощи народу. Деревня заполнилась национальными гвардейцами и войсками; всадники выказывали колебание; лошади, утомленные девятью милями дороги, не могли вынести быстрого хода. Вся энергия исчезла вместе со всякой надеждой, и полк повернул назад. Буйе безмолвно привел его к воротам Стене. В сопровождении нескольких офицеров он бросился в направлении Люксембурга и перешел границу, желая смерти тем более, что в противном случае ему не избежать было казни.

Между тем королевские экипажи подъезжали к Шалону в сопровождении национальных гвардейцев. Окрестное население теснилось по обочинам, стараясь увидеть пленного короля. Приходилось двигаться сквозь сплошной поток ругательств, ропот возобновлялся при каждом повороте колеса. Это была голгофа, растянутая на шестьдесят миль. Старый дворянин Дампьер хотел приблизиться к экипажу и подать пример почтительного сочувствия своему государю, но нашел смерть под колесами. Верность стала непростительным преступлением в глазах одичавшей толпы. Августейшее семейство не доехало бы живым до Парижа, если бы комиссары Собрания, присутствие которых внушало почтение народу, не прибыли вовремя, чтобы усмирить этот стихийный мятеж и управиться с движением.

Комиссары встретили королевские экипажи между Дорманом и Эперне, прочли королю и народу приказания Национального собрания, согласно которым предписывалось заботиться не только о безопасности короля, но и о поддержании уважения, подобающего королевскому сану. Барнав и Петион поспешили сесть в экипаж короля, чтобы разделить с ним опасность. Им удалось уберечь его от смерти, но не от оскорблений. Все заподозренные в сочувствии королю подвергались самым гнусным преследованиям.

Священник, который, приблизившись к экипажу, выразил знаки уважения и горести, был схвачен народом, брошен под ноги лошадей и растоптан на глазах королевы. Барнав, побуждаемый высоким душевным порывом, выскочил из кареты с криком: «Французы, нация храбрых, неужели вы хотите сделаться народом убийц?» Принцесса Елизавета, удивленная мужественным поступком Барнава и боясь, чтобы он не был убит сам, удерживала его за одежду, пока он взывал к разъяренному народу. С этой минуты набожная принцесса, королева, сам король стали питать к Барнаву тайное уважение. Все последующее поведение Барнава, начиная с этого дня, оправдало такое доверие. Дерзкий перед силой, он был бессилен перед слабостью, красотой и несчастьем. Это погубило его жизнь, но возвысило его память.

Антуан Барнав

Напротив, Петион в обращении с королевским семейством выказывал грубую фамильярность. Он ел перед королевой и выбрасывал корки плодов в дверцы кареты, едва не задевая ими лицо короля. Когда принцесса Елизавета наливала ему вина, он, не благодаря ее, лишь приподнимал свой стакан, показывая меру. Когда Людовик XVI спросил у Петиона, предпочитает ли он систему двух палат или республику, тот отвечал: «Я буду за республику, если увижу, что мое отечество достаточно созрело для этой формы правления». Король не произнес до Парижа больше ни слова.

Жером Петион

Комиссары написали Собранию из Дормана, сообщая маршрут короля и предупреждая о дне и часе своего приезда. Собрание удвоило энергию, чтобы обеспечить неприкосновенность особы короля. Вывесили множество призывов следующего содержания: «Кто станет рукоплескать королю – будет бит, кто оскорбит короля – будет повешен».

От Mo, где королевская семья провела ночь, до предместий толпа на пути короля беспрестанно увеличивалась. Народ выглядел зловеще, но не яростно.

День был жаркий. Жгучее солнце, отражавшееся от мостовой и на штыках, как будто пожирало карету, в которой теснилось восемь человек. Волны пыли, поднятой двумя или тремя сотнями тысяч зрителей, были единственным покрывалом, которое время от времени скрывало унижение короля и королевы от народной радости. Лошадиный пот, лихорадочное дыхание возбужденной толпы разрежали и портили воздух.

По лицам детей тоже струился пот. Королева, боясь за них, быстро опустила штору экипажа и, обращаясь к толпе, сказала в надежде смягчить ее: «Посмотрите, господа, в каком положении мои бедные дети! Мы задыхаемся!» – «Мы тебя задушим другим способом», – отвечали ей безжалостно.

Лафайет, который страшился покушения на жизнь короля или засады на парижских улицах, предупредил генерала Дюма, командовавшего конвоем, чтобы не проезжали через город. Он расставил войска на бульваре, от заставы Этуаль до Тюильри. Швейцарская стража расположилась тут же, но ее знамя уже не прикрывало короля, а главному начальнику армии не воздавалось никаких военных почестей. Национальные гвардейцы смотрели на этот поезд равнодушно и презрительно.

Экипажи въехали в сад Тюильри по подъемному мосту. Громадная толпа заполнила сад и террасы и загородила ворота замка. Конвой с трудом рассекал эти бурные волны. Всех заставляли надевать шляпы. Гильерми, член Собрания, один оставался с непокрытой головой, несмотря на угрозы и оскорбления. Видя, что готовы применить силу, чтобы принудить его повиноваться всеобщему безумию, Гильерми бросил свою шляпу далеко в толпу, чтобы принести ее обратно было нельзя.

Королевская семья вышла из экипажа внизу террасы. Лафайет принял пленников из рук Барнава и Петиона. Детей унесли национальные гвардейцы. Один из левых членов Собрания виконт де Ноайль поспешно приблизился к королеве и предложил ей руку. Королева с досадой во взоре отвергла покровительство либерального вельможи и, заметив депутата из правых, попросила его подать ей руку. Унижение могло ее убить, но не победить.

Продолжительные крики толпы при входе короля в Тюильри возвестили Собранию о его торжестве. Волнение прервало заседание на полчаса. Один депутат, ворвавшись в зал, сообщает, что трое королевских телохранителей находятся в руках народа, который хочет разорвать их на куски. Двадцать комиссаров немедленно отправляются спасать этих людей. Через несколько минут они возвращаются: волнение усмирили уже раньше их. Они сообщили, что видели, как Петион прикрыл своим телом дверцу королевского экипажа. Барнав взошел на трибуну, весь покрытый дорожной пылью. «Мы выполнили данное нам поручение, – сказал он, – к чести Франции и Национального собрания. Мы сохранили общественное спокойствие и безопасность короля. Король сказал нам, что не имел намерения перейти границы королевства». Петион прибавил, желая польстить общественному мнению, что при выходе из экипажа народ и в самом деле хотел захватить телохранителей и что даже сам он был взят за воротник и сдернут с места подле дверец экипажа, но что это народное движение кажется ему справедливым и имеет целью только обеспечить исполнение закона, который повелевал арестовать сообщников двора.

Собрание постановило, что судом того округа, где находится Тюильри, будет произведено дознание о бегстве короля и что три депутата, назначенные Собранием, примут объяснения от короля и королевы. «Что значит это уклончивое исключение?! – закричал Робеспьер. – Или вы боитесь унизить королевский сан, предав короля и королеву обыкновенному суду? Гражданин, гражданка, каждый человек, каким бы достоинством он ни был облечен, никогда не может считаться униженным подчинением закону». Это мнение поддержал Бюзо, а Дюпор опроверг его. Уважение взяло верх над гневом. Членами комиссии были избраны Тронше, д"Андре и Дюпор.

Когда Людовик XVI вернулся в свои комнаты, к нему явился Лафайет с выражением уважения и участия. «Ваше величество знает мою привязанность к вам, – сказал он, – но я от вас не скрывал, что если вы отделите свое дело от народного, то я останусь на стороне народа». «Это правда, – отвечал король. – Вы следуете своим принципам. Это вопрос противостояния; говорю вам откровенно: до последнего времени я считал, что вы и ваши сторонники окружали меня искусственными бурями, вводя в заблуждение относительно действительного мнения Франции. Во время этого путешествия я увидел, что ошибался и что такова общая воля». «Нет ли у вашего величества каких-нибудь приказаний для меня?» – спросил Лафайет. «Мне кажется, – возразил король, улыбаясь, – что это я, скорее, должен ожидать ваших приказаний».

Решетки дворца и сада были заперты, и королевское семейство передало Лафайету список лиц, которых желало принять. Часовых расставили во всех залах, на всех выходах в коридоры, разделявшие комнаты короля и королевы. Двери этих комнат требовалось держать постоянно открытыми. Постель королевы подвергалась ежедневному досмотру. Движения, взгляды, слова, оброненные королем и королевой, – все замечали, подкарауливали, записывали. Каждые двадцать четыре часа офицер национальной гвардии проходил по темному коридору позади комнат королевы. Женщина, прислуживавшая королеве, стелила себе постель между постелью своей госпожи и открытой дверью комнаты: таким образом она собой заслоняла королеву от глаз часовых. Однажды ночью начальник батальона, который находился на страже между королевскими комнатами, видя, что эта женщина заснула, а королева не спит, позволил себе подойти к постели королевы и тихим голосом начал давать ей советы и предостерегать относительно ее положения. Разговор разбудил камеристку. При виде человека в мундире у постели королевы она хотела закричать, но королева сказала: «Успокойтесь, этот человек – добрый француз, обманутый относительно намерений короля и моих, но, судя по всему, искренне преданный своему государю».

Король, смирившийся и бесстрастный, согнулся под тяжестью горя и унижений. Он чувствовал себя побежденным и как будто хотел умереть заранее. Однажды королева, бросившись к его ногам и показывая ему на детей, прервала скорбное молчание: «Сбережем, – сказала она, – все наши силы, чтобы выиграть борьбу с судьбой. Если даже гибель неизбежна, то все-таки возможен выбор положения, в котором лучше погибнуть. Погибнем же как должно королям и не будем без сопротивления ждать, пока нас задушат прямо на паркете наших комнат». Королева обладала сердцем героя, Людовик XVI имел душу мудреца, но обоим недоставало гения, который соединяет мудрость с храбростью. Одна умела сражаться, другой умел подчиняться, но ни один из них не умел царствовать.

Никогда участь такого числа людей и идей не зависела с большей очевидностью от случая, который, однако, нельзя назвать вполне слепым. Друэ стал орудием гибели короля: если бы он не узнал Людовика XVI по сходству с изображениями на монетах, если бы не поскакал во всю прыть и не опередил экипажи в Вареные, то через два часа король и его семейство оказались бы спасены. Это Друэ, праздно шатаясь вечером у ворот деревни, решил судьбу монархии. Но он не мог бы обладать таким инстинктом решительности, если бы не олицетворял собой, так сказать, волнения и подозрения, которые господствовали в эту минуту в народе.

Что касается короля, то это бегство явилось для него по меньшей мере ошибкой. Оно было совершено или слишком рано, или слишком поздно. Слишком поздно потому, что король уже очень далеко зашел в своем одобрении революции, чтобы внезапный поворот против не мог показаться изменой делу и противоречием самому себе. Слишком рано потому, что конституция, над которой работало Национальное собрание, не была еще окончена, правительство не призналось еще в своем бессилии, и жизнь короля и его семейства не подвергалась еще настолько очевидным угрозам, чтобы заботы о личной безопасности человека могли одержать верх над обязанностями короля. С какой стороны ни рассматривать это бегство, оно в любом случае выглядело гибельно. Оно стало или путем к позору, или дорогой на эшафот. Чтобы бежать с трона, когда не хотят умереть на нем, существует только один путь – отречение. По возвращении из Варенна король должен был отречься от престола. Революция усыновила бы его сына и воспитала бы его по своему образцу. Но король не отрекся, он согласился принять прощение от своего народа и поклялся соблюдать конституцию, от которой позже бежал. Это был помилованный король. Европа видела в нем слабого человека, бежавшего от трона и пойманного для казни, народ – изменника, а революция – игрушку.